Крест над Глетчером. Часть 2
Шрифт:
Чем же, спрашивается, разыгралось в данном случае все это любовное происшествие? Через Тидемана Сомирский узнал только, что его родители на пути из Италии завезли его в Вену, а затем сами на следующий же день уехали и, вопреки своему обещанию скоро вернуться, больше не приезжали. Вот все, что могла сообщить Тидеману его приемная мать, та самая женщина, у которой его оставили родители; эти сведения она скрепила письменным свидетельством, которое и завещала молодому человеку. Оставалось, стало быть, предположить, что его родители поступили так с обоюдного согласия, а совместная поездка могла служить доказательством, что их любовные отношения продолжались и после рождения ребенка. Раз, что, по мнению Сомирского, мать Тидемана нельзя было заподозрить в умышленном поступке относительно своего ребенка, то есть в том, что она сама покинула его, то, само собой разумеется, что это предположение было совершенно также применимо и к его отцу, который не прекращал своих близких отношений с матерью. Но в таком случае, каким же образом могло случиться, что родители больше не вернулись, при всем том, что знали, где находился ребенок? Это был очень веский и сложный довод против всех выведенных доселе заключений, довод, которого Тидеману оказалось достаточно для того, чтобы обвинить своих родителей
И так с личностью Тидемана была связана целая романическая проблема, которую Сомирский хотел попытаться разрешить. Говорить о подобном намерении не было повода, напротив это было бы даже опрометчиво и неосторожно; только какой-нибудь случайный результат расследования мог выяснить, что было бы выгоднее: посвятить Тидемана в начатое предприятие или нет. Если бы Сомирский немедленно принялся за решение предпринятой задачи, то он наверное потерпел бы неудачу, не смотря на свою проницательность, потому что в его расчеты вошло, между прочим, одно совершенно неверное данное, построенное на безусловно ошибочном основании. Но в этом виноват был не Сомирский, и не он изобрел это данное. Ему сообщил про это обстоятельство Тидеман, который, в свою очередь, узнал о нем от приемной матери.
Автор считает своей обязанностью ознакомить читателя с настоящим положением дела, вместо того, чтобы предоставить ему разбираться в ошибочных предположениях Сомирского. Читатель, конечно, давно уж угадал, что девятнадцатилетний Тидеман был никто иной, как тот самый Эммануил, которого годами разыскивали и не находили вопреки всем усилиям. Приблизительно лет за восемнадцать перед тем, Карл Швайгер со своей женой Марией Еленой, которым Мойделе поручила своего малютку, уезжая из Италии, вынуждены были отправиться в Венгрию. Проездом, они остановились в Вене у одной вдовы, по имени Иоанны Тидеман, у которой и оставили маленького Эммануила. По приезде в Венгрию, супруги Швайгер, как читателю уже известно, погибли при переправе через Тейсу и таким образом исчезли бесследно. Понятно, что г-жа Тидеман, которой совершенно неизвестно было происхождение Эммануила, сочла супругов Швайгер за его родителей, и не получая от них очень давно известий, заключила, разумеется, что они умышленно оставили у нее своего ребенка, якобы опасаясь взять его с собой в дальнюю дорогу. Слезы, которые проливала Елена Швайгер в ожидании смерти своей матери, г-жа Тидеман объяснила проявлением материнской любви в своей новой знакомке, а ее настоятельные мольбы беречь малютку нашла вполне понятными со стороны матери, решившейся на вечную разлуку со своим ребенком.
Но забота, которую супруги Швайгер навязали г-же Тидеман, отнюдь не обременяла ее. За все время своего замужества, ей только один раз довелось быть матерью, и этот единственный ребенок умер в один год с ее мужем, так что она осталась совсем одинокой. Удивительно ли, что ей представилась особенным счастьем возможность оставить у себя вверенного ей красивого ребенка, и что она страшилась даже мысли о разлуке с ним, с ужасом думая о том, что родители могли во всякое время потребовать своего ребенка назад. Имени его она не знала, потому что за короткое время своего пребывания у нее, родители называли малютку лишь ласкательными именами. Да и о самих родителях ей ничего не было известно, кроме их имен, которыми они называли друг друга в разговоре. Г-жа Тидеман была женщина очень набожная и богобоязненная. Ее крайне смущало подозрение касательно взаимных отношений супругов Швайгер: она сомневалась, были ли они действительно женаты. Кроме того, сомнению подлежало и еще одно обстоятельство: могли ли такого рода родители соблюдать христианские обязанности, и был ли ребенок окрещен. Все эти соображения г-жа Тидеман поведала своему духовнику, который согласился с ней и настоятельно советовал окрестить малютку. По его мнению, родители, решившиеся оставить своего ребенка в чужих руках, едва ли могли быть религиозны и вряд ли позаботились об его вечном благе. Но даже и в том случае, если бы ребенок был действительно окрещен, то повторение таинства никоим образом не могло бы повредить ему, Наоборот, священник выразился по этому поводу так: «раз хорошо, а два лучше!».
Таким образом, ребенку дали при втором крещении соединенные имена его предполагавшихся родителей: – Карл Mapия. Сама же г-жа Тидеман решила заменить малютке любящую мать и усыновила его; эти добровольно взятые на себя обязанности она исполняла неизменно и добросовестно до конца своей жизни.
Понятно, что при таких условиях найти Эммануила не было никакой возможности, почему и все расследования оставались безуспешными. Если бы даже до г-жи Тидеман и дошла весть о производившихся упорных розысках по следам малютки, то, в силу разных вышеназванных обстоятельств, ей, вероятно, и в голову бы не пришло, что речь шла именно об ее приемыше. Она была уверена в возможности удержать его навсегда, и эта уверенность крепла в ней с годами. Сообразно со своими намерениями, г-жа Тидеман устроила и свои дела: она поселилась в одном из предместий Вены – в этом отношении видение Гассана было как нельзя более точно – и всецело посвятила себя уходу за малюткой, на который могла бы быть способной только родная мать. Ребенок действительно процветал.
Так незаметно подрастал Карл Мария Тидеман. Вскоре после его поступления в университет, старушка скончалась, оставив ему скромное состояние, благодаря которому он мог продолжать свои занятия и протянуть в университете годы до получения какого-нибудь места. Молодой человек настолько же свято хранил память о своей второй матери, насколько осуждал родную – за ее отношение к нему. Временами он переживал тяжелую борьбу между инстинктивным влечением к своей родной матери и горьким сознанием,
У Сомирского, конечно, не достало бы проницательности, для того чтобы разоблачить семейную тайну Тидемана. Да он и не помышлял об этом деле на первых порах. Спеху никакого не было, и к тому же приближалось время предстоявшего ему экзамена по медицине. Сомирский задался мыслью, во что бы то ни стало, осуществить свой жизненный план и направил все старания к тому, чтобы как можно лучше приготовиться к экзамену, который действительно и выдержал в скором времени самым блистательным образом.
Осуществив это заветное стремление, Сомирский мог совершенно спокойно обдумать свои дальнейшие планы. С окончанием университетского курса, перед ним открывался весь мир с необъятным простором для деятельности, и его дальнейшее будущее вскоре окончательно определилось, благодаря следующему обстоятельству. Сомирский прилежно посещал находившуюся при университете читальню, где он собирал сведения по своему предмету из разных, в том числе и иностранных газет. Всякое новое открытие возбуждало в нем живейший интерес, особенно, если оно могло оказаться полезным для его докторской профессии, а главное для той роли, которую он давно уж наметил себе. Однажды Сомирский прочел об одном открытии, возбудившем в то время горячие толки в Лондоне. Он счел его особенно интересным и достойным внимания не только в применении к своему специальному предмету, но также и для осуществления своих личных намерений, получивших, благодаря этому, совершенно определенное направление. Это открытие касалось вопроса о гипнотизме, который впервые систематически применил на практике один англичанин – доктор Джемс Бред [4] . У Бреда, как и у всякого инициатора, было много горячих противников, и в газетах писали больше против него, чем за. Как известно, в области медицины преобладали в то время отсталые воззрения, в силу которых вопрос об этой новой истине был таки отодвинут почти на целых полстолетия и уже в наши дни опять получил значение на столько, что был признан наукой.
4
См. сочинения В. Прейера: (Ргеуег) «Возникновение гипнотизма». (Берлин 1881). Далее, его же: «Гипнотизм. Избранные сочинения Бреда» (Braid).» (Берлин 1882)
Особенно восставали против Бреда за то, что отстаиваемый им гипнотизм легко мог быть источником самых ужасных злоупотреблений; вот это то обстоятельство и явилось вопросом особенной важности для Сомирского. Он решил поближе познакомиться с этим делом и на время поселиться в Лондоне с тем, чтобы изучить гипнотизм у самого источника. Неизменно осторожный даже и тогда, когда этого не требовали обстоятельства, он умолчал об этом намерении и распространить слух о своем отъезде в Париж, где он собирался якобы посещать высшую школу, для того чтобы усовершенствоваться в медицинских познаниях.
С Тидеманом Сомирский простился очень сердечно и дружески, взяв с него обещание исправно вести переписку с отсутствующим другом. При этом он имел, разумеется, в виду поддержать дружеские отношения с молодым человеком, который, при своих семейных обстоятельствах, мог представить со временем богатый материал для его корыстных целей.
Относительно поездки в Лондон надежды Сомирского вполне осуществились. Доктор Бред очень любезно принял своего ретивого коллегу, который усидчиво занимался гипнотизмом под его руководством в продолжение целого года. Покидая Лондон, Сомирский был совершенно уверен в удаче всех своих будущих предприятий. Он овладел терапевтическим средством первостепенной важности, что давало ему не только преимущество перед всеми его не посвященными коллегами, но также и оружие для того, чтобы вести общественную борьбу за существование в известном ему смысле. Оставалось, стало быть, только выжидать благоприятного случая, а такой должен был, по его соображениям, вскоре представиться. Итак, Сомирский достиг того, чего хотел – знания, которое давало ему в то же время средство к приобретению необычайной силы и власти. В ловких руках это оружие было опаснее всякого яда и кинжала и, в то же время, представляло неоцененную выгоду – невозможность уличить самого действующего оружия. Теперь у Сомирского в руках было средство, при помощи которого он мог привести в совершенно бессознательное состояние и поставить в полную зависимость от себя всякого, кто подвергался гипнотическому лечению. Применяя это средство для блага своего пациента, он мог без труда стяжать себе громкую известность как доктор, а употребляя его для достижения преступных целей, он ни мало не рисковал навлечь на себя подозрения. Гипнотический сон в том проявлении, в котором Сомирскому сотни раз приходилось вызывать его, отличался одной очень важной особенностью. Он сопровождался полным незнанием того, что произошло, а это обстоятельство имело большое значение для Сомирского, так как, стало быть, даже тот, против которого направлено было оружие, по пробуждению никоим образом не мог выдать преступного врача. Преступление же, совершенное без свидетелей, причем даже сам пострадавший лишен был возможности дать какие бы то ни было показания, представляло очень важную выгоду – невозможность разоблачить злоумышленника. Ко всему этому требовалось еще одно условие – полнейшая недобросовестность со стороны того, кто замышлял злоупотребление. Что Сомирский давно уж освободился от того неудобства, которое люди называют совестью и благодаря которому они, лишают себя права вести борьбу за существование, не разбирая средств для достижения целей. С той минуты, как он выехал из Лондона и ступил опять на континент, общественный порядок приобрел в лице его противника, которому не было равного в то время, может быть, во всей Европе.
Переутомление за предшествовавшие годы занятий до некоторой степени подействовало на здоровье Сомирского, который вообще был очень осторожен в этом отношении, и он решил, не теряя времени, подкрепить свои силы морскими купаньями. С этой целью он отправился в Венецию, где, смотря по обстоятельствам рассчитывал провести и предстоявшую зиму. В качестве доктора из Германии, он имел полную возможность приобрести там обширную практику, а с другой стороны город, посещаемый такой массой иностранцев, представлял крайне благоприятную почву для его темной деятельности.