Крест. Иван II Красный. Том 1
Шрифт:
— Он тебя прислал сюда?
— Не-ет, нет-нет, Иван Иванович, сам-один я к тебе за милостью твоей притёк.
— А где князь Дмитрий?
— Не ведаю. Может, в лесу брянском заплутался, может, в Десне утонул, может, волки его сожрали, может, сам с голоду околел.
— Отчего же так — с голоду?
— Литовцы воюют Брянщину, вот-вот в детинец войдут.
— А где князь Дмитрий ты, значит, не ведаешь?
— Не ведаю, не ведаю, великий князь! Соображаю, что мог он и пивом опиться, помнишь, чай, как
Иван не выказывал ни участия, ни сомнения. Судьба бывшего тестя его мало заботила, он лишь вспомнил, как князь Дмитрий, на правах умудрённого родственника, второго отца, советовал ему, тогда желторотому юнцу: «Помни, Ванюша, что правду говорят только дети, дураки да пьяные». И клятве Афанасия не поверил, хотя и не знал, что тот, говоря вслух «лопни глазоньки», про себя добавлял «твои», так же и про рученьки, да про тартарары.
— Ну, ладно, Турман, как притёк, так и утекай отсюда. Прямо сейчас.
Афанасий снова бухнулся на талый снег, обнял сафьяновый сапог Ивана, взмолился:
— Не гони, Иван Иванович, не гони! Я тебе пригожусь. Я ведь один как перст на Божьем свете, некуда мне податься.
Один?.. И ему, Турману, ведомо чувство одиночества? Это можно понять, можно разделить и посочувствовать.
Уловив колебания князя, Афанасий начал просить ещё горячее:
— Куда хочешь приставь меня, везде буду служить тебе верно, как пёс.
Иван сам для себя неожиданно объявил Жердяю:
— Определи его на конюшню и подготовь обельную грамоту.
Афанасий ещё чувствительнее обнял его сапог.
4
Жердяй не одобрял решения князя, однако возразить не посмел. А затем и сам стал доволен — оказалось, что взяли очень работящего холопа. Афанасий дневал и ночевал на конюшне. Лошади у него были постоянно накормлены и напоены, стойла вычищены. А княжеского вороного жеребца Ярилу он пестовал особенно — и корм давал отборный, и чистил его дважды на день, хвастался:
— Ярило у меня, как солнышко, блестит!
Предложил Жердяю:
— Утри жеребца моим рушником.
Жердяй провёл белым платом по упругой, мускулистой шее Ярилы — ни пылинки! Резко огладил круп коня с одной стороны, с другой — рушник остался чистёшенек.
Жердяй по хозяйской привычке не хвалить, а только ругать холопов, и сейчас не выказал своего восхищения, но князю про рушник рассказал. Тот выслушал вполуха, махнул рукой и уединился в своей горнице. Уже целую седмицу сидел он в затворе — молился, читал Псалтырь, а из дому выходил только в церковь. На все предложения Жердяя рассудить спорные дела и выслушать челобитья отвечал одно и то же:
— Потом, после.
Бояре и холопы недоумевали:
— Словно
И даже такое предположение возникло:
— Уж не умоповредился ли он?
Иван Михайлович, зная князя с его младенчества, успокоил:
— С ним и раньше такое уныние случалось. Надо его как ни то расскучать, встряхнуть. Может, на потеху зазвать?
— Потеху можно изделать. Медведь-шатун объявился, шастает по деревням и починкам, баб с ребятками пугает. Да и мужиков тоже.
— Скажи сокольничему, пусть всё подготовит.
— Да Святогон хоть сейчас готов.
— А я князя попробую подвигнуть.
Иван выслушал своего старого дядьку с недоверием:
— Когда это ты, Иван Михайлович, ловцом зверя заделался? Я не знал этакой страсти за тобой.
— Да, это так, какой из меня ловец. Но вот Жердяй со Святогоном удальцы, хоть с соколами и кречетами, хоть на вепря или медведя с рогатиной.
— Пошли за Святогоном, узнаю, что за потеха.
Святогон был княжеским ловчим и сокольничим. Круглый год занимался ручными охотничьими птицами — привозил из Двинской земли птенцов, гнездарей, и пойманных тенётами слётков на крыле. И тех и других терпеливо вынашивал — выкармливал и приучал, а навыки напасть и догонять убегающую или улетающую дичь у этих птиц были врождёнными. Самых лучших соколов и кречетов отвозили в подарок хану и ордынским вельможам, самим же заниматься охотой было всё недосуг.
Слышал Иван, что некогда Святогон был муромским боярином, владел богатой усадьбой, имел зело красовитую супругу. Но так сталось, что имение разграбили и сожгли татары, а супругу отбил у него князь соседнего удела. После этого и явился он к Ивану Даниловичу Калите, но от боярских почестей в Кремле отказался, попросил определить его хранителем ловчих и соколиных путей, к чему имел издавна душевную наклонность. С той поры и живёт тихо и скромно в Звенигороде, а о родном Крае напоминает ему лишь прозвание: сто лет назад жители Мурома выгнали из города епископа Василия, а потому всех появившихся в иных местах рожаков этого города кличут святогонами.
Он был жёлт ликом, будто монгол, но узкие скулы, светлые глаза и русые волосы не оставляли сомнения в том, что его муромские предки принадлежали к славянскому племени вятичей.
— Не забыл ли имя, кое от крещения получил?. — спросил Иван, когда Святогон переступил порог его горницы — не робко, не как Челядинин переступил, но с прямой спиной и высоко поднятой головой.
— Святогоном меня обзывают девятый год, а до этого три десятка лет чествовался я Досифеем, сыном Глебовым. — И ответил тоже с достоинством, не борзясь.