Крест. Иван II Красный. Том 2
Шрифт:
В голове у Ивана Ивановича вспыхнули пламенные языки, за грудиной стиснуло, в ушах забухало. Впервые он так легко поддался гневу и так больно отозвалось на это всё тело.
Мрачен поднимался великий князь по ступеням крыльца. Какое уж завещание! Невмоготу. Завтра.
3
Едва на востоке позолотило, все обитатели дворца были уже на ногах, как будто накануне прознали, что нынче за день. И Шура, и вдова Андрея, и даже мачеха Ульяна
— Сегодня, что ль? — спросила равнодушно. — А то я уезжать собралась.
— Зачем? Живи! — разрешил Иван, улыбкой ободряя её.
— И без меня бабья в твоей семье хватает.
Заметно было, что горе её всё ещё не утихло, но и в тоске одиночества она оставалась величественной и несла свою беду с достоинством.
— Тверские привыкли страдать. Они научились страдать, никого собой не обременяя, — сказала Шура не без раздражения.
Иван сделал вид, что не слышит.
Нестерко постарел. Он усох, и в крупных его чертах проступило что-то лошадиное. Для него заране принесли скамью с подушкой, чтоб сидеть было нежёстко, малую скамейку под ноги для упора, доску для укрепления на ней бумаги, на стольце рядом разместили сосуды с чернилами и киноварью — заглавные буквы писать и красные строки выводить.
Перекрестясь, Нестерко важно уселся, подвернув повыше рукава, ожидающе уставился на князя.
Иван Иванович был в некотором замешательстве, что получалось как-то уж слишком торжественно, хотя они были одни с дьяком.
— Свинья тупорыла весь двор перерыла, вырыла пол-рыла, а норы не дорыла. Ну-ка, повтори быстро! — Великий князь подмигнул серым глазом в пушистых ресницах.
Нестерко, наоборот, не мигая продолжал глядеть на него.
— Ты помнишь Макридку?
— Какую Макридку?
— Мордастенькую.
— Не помню, — твёрдо отрёкся Нестерко.
— Н-ну, рабыньку в Солхате, которую я выкупил. Вы ещё подрались с ней перед её побегом.
— Свиная рожа везде вхожа, — неожиданно изрёк дьяк, порозовев впалыми щеками.
— Н-ну, ладно, приступай, — с неудовольствием сказал Иван Иванович. Ему хотелось поговорить о Макридке, о новой встрече с ней, даже намекнуть кое на что, но кабы льзя — можно!
Нестерко, не озаботясь судьбой рабыньки, писал, не поднимая головы.
— Чего ты там нацарапал? Зачти, — велел Иван.
— Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Се аз грешный худой раб Божий Иван Иванович пишу грамоту духовную, никем не нужон, целым своим умом, в своём здравии, — скучным голосом разогнал дьяк привычный зачин.
Иван слушал, напружив вперёд губы под русыми негустыми усами.
— Продолжать ли? — спросил Нестерко.
— Пиши, — кивнул Иван.
— Аже что Бог размыслит о моём животе, даю ряд своим сынам: князю Дмитрию и князю Ивану и своему братаничу князю Владимиру, и своей княгине... Так ли? — Нестерко
— Дале.
— Приказываю отчину свою Москву сынам своим: князю Дмитрию и князю Ивану... А племяннику что пожалуешь, Иван Иванович?
— Братаничу моему князю Владимиру на Москве в наместничестве треть и в тамге, в мытех, и в пошлинах городских треть, и что мёд оброчный Васильцеву стану, и что отца моего купленные бортницы, и кони, стоящие по станам и варям, и конюший путь, то всё им — на трое.
— Щедро! — заметил Нестерко и зевнул.
— А ты думал? Княжич Владимир — наследник моего брата. Хочу, чтоб ссор и обид промеж молодых князей не было, — строго сказал Иван. — Продолжаем... А численные люди все три князя блюдут соопча заедино. Даю сыну моему князю Дмитрию: Можайск со всеми волостями и с сёлами, и с бортями, и с тамгою, и со всеми пошлинами, Коломну со всеми волостями, с тамгою и с мытом, и с сёлами, и бортями, с оброчниками, и с пошлинами.
— Богато живете, князья, — не без зависти вставил дьяк.
— Будто первый раз узнал! А сколь в Орду посылаем? Дале давай. А что из тех волостей за княгинею за Марьею, те волости до её живота, а по её животе те волости и села сыну моему князю Дмитрию.
— Справедливо рядишь, — польстил Нестерко.
— А как жа? — Иван не сдержал самодовольной усмешки. — Хоть она и отказала мне всё, после мужа полученное, пусть будет её, покамест жива. А уж потом...
— Младшему княжичу чего присудишь? — спросил Нестерко, начиная новый лист.
— Пиши. Даю сыну своему Ивану: Звенигород со всеми волостями и мытом, с сёлами и бортями, и с оброчниками, и с пошлинами... А братанич мой князь Владимир ведает уезд отца своего. А что мне досталися места рязанские на сей стороне Оки, из тех мест дал есмь князю Владимиру в Лопастны места...
— Стой! — прервал дьяк. — Лопасню-то нам не вернули рязанцы?
— А я тут выровнял... Взамен Лопасни Владимиру в том уезде отказываю Новый Городок в устье Протвы, а иные места рязанские сынам моим: князю Дмитрию и князю Ивану, пусть поделятся пополам без обиды.
Оба остановились передохнуть и были некоторое время задумчивы.
— Мачехе чего? — напомнил дьяк. — Не забыл про неё?
— Рази про неё забудешь? Такая воструха! — с досадой произнёс Иван. — Всё утро металась передо мной. Пиши. Княгиня Ульяна, по отца моего грамоте духовной, ведает волости и сёла до живота своего, а по её животе, дети мои — князь Дмитрий и князь Иван, и братанич князь Владимир, и моя княгиня Александра поделятся на четверо без обиды...
Нестерко хотел сказать, что Вельяминихе-то не больно богато отвалил, но промолчал, не его дело.