Крест. Иван II Красный. Том 2
Шрифт:
Митя подавленно молчал.
Когда все три жерлицы повисли над водой, отец загнал лодку в камыши.
— Отсюда мы сразу увидим поклёвку. Как только щука схватит рыбку, леса начнёт сваливаться с рогульки. Мы подскочим и — раз! — подсечём... Ты что молчишь?
— Бать... А может, не надо? Я боюсь, если у неё глаза человечьи.
Отец подумал, успокоил:
— А мы и глядеть в её жёлтые буркалы не станем. Подсунем бечёвку ей под жабры и водком по воде за собой, как бычка на верёвочке, ловко?
— Ага... А зачем она нам,
— Есть-то можно... — Отец был в затруднении. Но недолго. — Щука такая прожорливая тварь! Человеку столько не съесть, сколько она зараз. Хватает зубищами всех подряд, кто только ей в глотку пролезет. Больше тех, кто послабее да подоступнее — заболевших или ещё неподросших рыбок.
— Неподросших — это, стало быть, детёнышей рыбьих?
— Ну да! А мы её вот за это как раз и накажем!
— Тогда пускай.
Лодку загнали в заросшую трестой заводь близ третьего тычка, так что могли видеть все три жерлицы.
Солнце клонилось к закату, и его косые лучи просвечивали воду до дна, усеянного лохмотьями древесной коры, скелетами листьев и веток, покрытыми махровой тиной корягами. У берега среди травы крутилась мелюзга. Юркие уклейки увлечённо и деловито ковырялись в водорослях, шевелили губами, чмокали и словно бы облизывались — знать, что-то вкусное ели. Митя рассматривал их, но и не забывал вскидывать взгляд на зкерлицы. Но они словно заснули, не шелохнутся. На крайнюю рогульку села большая зелёная стрекоза, играла прозрачными крылышками. Но вот дрогнула и подскочила.
— Батя!
— Тихо, Митя. Смотри. — Отец показывал на камыш, стеной стоявший у берега. — Наша сподручница и пособница плывёт.
Краснопёрка, с торчащей на спине трёхжальной удой, отчаянно била хвостом, пыталась подняться на поверхность, но волочить тяжёлую леску с железным поводком было ей не под силу. Она ложилась на бок, словно для того, чтобы посмотреть одним глазом сквозь воду.
— Это она щуку, сын, увидела и от страха обезумела, прямо к нам направилась.
Из камыша высунулась морда щуки, лучи солнца попадали прямо в её жёлто-зелёные глаза. Она подалась вперёд к несчастной краснопёрке, но остановилась в нерешительности, может быть, заметила лодку с рыбаками и раздумывала, стоит ли рисковать. Решила, что не стоит, ушла обратно в камыш, но тут же вернулась, стремительно кинулась на краснопёрку, цопнула её зубастой пастью поперёк и поволокла к себе в камыш, на ходу переворачивая добычу во рту головой внутрь и всё губительнее для себя заглатывая тройную уду.
Отец не стал отталкиваться упругом о дно, чтоб не возмутить воду и не напугать щуку, повёл лодку вдоль берега, перебирая руками свесившиеся ветки тальника, стебли рогоза, стрелолиста.
— Рогульку не отвязывай, схвати бечеву руками и дерни на себя, — велел отец.
— Зачем?
— Чтобы наверняка подсечь щуку.
Митя дёрнул бечеву, но она не поддалась, будто привязанная к какому-нибудь дереву.
— Чего-то
— Держись, наследный князь! — весело прокричал в ответ отец.
Бечева с шипом резала воду. Щука металась из стороны в сторону, надеясь освободиться.
— Натягивай крепче, а как учуешь, что обессилела, подводи к лодке, а тут уж я её! — Отец показал острый железный багорчик.
Щука заметно утомилась. Рывки стали реже и тише. Митя выбирал слабину, и, когда рыбину уже можно было рассмотреть сквозь прозрачную воду, она вдруг выпрыгнула, разинула страшную зубастую пасть и резко опрокинулась навзничь. Митя выпустил бечеву и испугался: может, зря? Но отец похвалил его:
— Хорошо, что отпустил. Она ведь как надеялась? Что ты ещё сильнее потянешь и выдернешь у неё из лохалища тройник.
Щука опустилась на дно, сопротивлялась совсем слабо, как бы изъявляя покорность. Но уже у самой лодки она ещё раз, собравшись с силами, попыталась обрести свободу: неожиданно выпрыгнула из воды вся целиком, изогнулась кольцом в воздухе и мощно ударила хвостом по натянутой бечеве. Железная тройная уда вылетела из её пасти вместе с остатками краснопёрки на жалах, щука взбурлила воду и мгновенно скрылась в глубине.
— Как это она надумала хвостом ударить? — растерянно и уважительно спросил Митя.
— Так у них, у щук, у всех заведено, в другой раз знай, сразу отпускай лесу, чтобы слабина была.
— Нового живца насаживать?
— Бесполезно. Эта уж больше не возьмёт, а другие сюда не придут, потому что у каждой щуки свой дом, своё постоянное место охоты.
— Они как удельные князья?
— Можно и так сказать. А та рыба-кит, которую мы с тобой ловим, как бы великий князь всея воды.
Они вернулись на прежнее место, чтоб наблюдать за оставшимися двумя жерлицами. Солнце, клонившееся к окоёму, окунулось в тёмное облако и брызнуло по небу багровыми лучами. Застонали лягушки, зазвенели комары.
— Как бы погода не захужела! — обеспокоился отец. И только он произнёс это, как обрушилась на озеро тишина, от которой стало даже жутковато: не шелохнётся камыш, замолкли лягушки, затаились комары, куда-то уплыли весёлые уклейки, вода посмурнела, озеро стало бездонным и мрачным.
— Ветер, что ли? — спросил Митя.
— Како ветер! Тишь немотная.
— А что же рогулька пляшет? Глянь, глянь!
Отец посмотрел, куда указывал Митя, схватил упруг и, уже не опасаясь взмутить воду, стремительно погнал лодку к дальней жерлице. Не только рогулька, но и сам тычок, на котором она висела, гнулся к воде.
— Это она!
— Рыба-кит? — У Мити даже голос охрип, и знобкие мураши осыпали тело. — Бери сам. Я боюсь.
Отец обрезал ножом бечеву, оставил рогульку болтаться на тычке, резко подсек: