Крест. Иван II Красный. Том 2
Шрифт:
Лошади побежали споро, и дорога стелилась хорошая, без ухабов, так что Дрюцькой сидел без дела.
На душе у великого князя было легко. Он и сам не знал, чего ждёт от этой поездки, просто сердце велело. Хоть раз в жизни послушаться собственного сердца, а не чужих советов. Проплывали по сторонам лоскуты и заплаты полей, все зелёные, а у каждого поля всё-таки свой цвет. Лишь вдали, у окоёма, зеленина сливалась в серебристой, жемчужной дымке.
— Какой день-то красный! — радовался Восхищенный. — Как
— Ты помалкивай, — велел князь, чтобы он не разговорился.
— Я и так, — робко поспешил согласиться монах.
Иван Иванович задрёмывал и слышал сквозь дрёму, как дядька рассказывает Мите сказку:
— Сидят же птицы на деревах тех, различны имея одежды: у иных, говорят, перия, как злато, у других багряно, у иных червлёно, а у других сине и зелено.
— Почему? — спросил Митя.
— Так Бог их устроил.
— А зачем?
— Себе и людям в радость.
— А откуда у петухов пение?
— Как откуда? Из горла.
— Было яйцо, стал петух в перьях и поёт. Откуда это взялось?
— Я тебе не про петухов говорил. То птицы дальние, заморские.
— Почему?
Так они могли бесконечно. У Мити всегда на языке почему да зачем. Но и он скоро сморился, уснул, положив голову дядьке на грудь. Тот сидел, боясь пошевелиться, только улыбкой давая понять Ивану Ивановичу, как затекли у него руки держать тяжёленького княжича.
Иван вспомнил, как ехал с отцом и Феогностом в Солхат, как был счастлив и какое горе приключилось по возвращении — кончина маменьки. Он редко теперь думал о ней. «Закажу в монастыре панихиду, по всем, по всем, кого я любил».
Митя скоро пробудился со вспотевшими висками и сообщил дядьке, что Владимир Серпуховской и Иван Малый оставлены дома, потому что ещё годами не вышли, а он, Митя, хочет сикать. Остановились, пошли в орешник, а Восхищенный помочился прямо с телеги. Дорога его совсем разбила. Митя потребовал, чтобы дядька нарвал ему лещины, но Иван Михайлович отказал:
— Орех пока ещё в зелёных штанах, не поспел, рано.
— Почему в штанах? Тогда давай яблочка.
И яблочко дядька отверг:
— Зубам будет оскомина.
Митя обиделся и глядеть на дядьку больше не хотел.
Иван Иванович порылся в припасах и достал всем по финику, а Мите — целую горсть. Ухабничий, усмехнувшись, отказался, остальные бережно ели редкое лакомство, косточку же продолговатую каждый сохранил на память. Только Митя их беззаботно выплёвывал, предварительно хорошенько обсосав.
К вечеру поужинали захваченной из дому варёной фасолью, Дрюцькой её на костре погрел в горшке, а Восхищенный поел ещё мочёной чечевицы. Спали все крепко. Митя — с отцом, обняв его за шею.
На другой день поднялись на заре, а ополдень были уже в половине пути. Небольшое круглое озеро притаилось
— А скатерть где для князя? — вопросил он.
— Не твоё дело! Забыл! — огрызнулся Чиж.
— Неугодник ты какой стал! — попрекнул его Иван Иванович.
— Тебе рази угодишь? — проворчал слуга. После гибели брата-близнеца он стал всегда мрачен, неповоротлив и сед, как будто жизнь ушла и из него самого, как будто он в тридцать лет уже состарился.
— Обныряй-ка озеро-то! Княжич купнуться хочет. В тихой воде омуты глубоки бывают.
Чиж неохотно полез, показал Мите, до каких пор заходить, чтоб дна доставать.
— Да я лучше вас всех плаваю1. — закричал Митя, голеньким кидаясь в воду, нырнул, замелькал в прозрачной глубине, как белая узкая рыбка, вынырнул с торжествующим воплем: — Дядька, давай наперегонки!
Иван Михайлович только головой осуждающе качал. С возрастом осторожлив он стал и во всём за княжича боялся.
Митя выскочил из озера дрожащий и свежий, пожалел неподвижного в телеге Восхищенного:
— Дрюцькой, вытащи монашка-то на траву.
Ухабничий посадил Восхищенного на закорки и снёс на попону, отчего в сторону Мити последовали многократные пожелания Господнего спасения. Иван Михайлович напоил страдальца травным отваром, приготовленным на костре, после чего тот развалился на попоне, на подложенных под него подушках.
— Добрый ты всё-таки, князь! — наконец удостоил он похвалы Ивана Ивановича.
Даже если и немил тебе человек, стоит только начать о нём заботиться, помогать ему, как возникает сочувствие к нему и ответственность за него. Иван Иванович сам не заметил, как испарилась его неприязнь; а теперь он досадовал и корил себя, что раньше не помог больному побирушке: ни ряску ему не послал, ни боты с валяными чулками, вообще забыл о нём на пять лет... А вот про новые сапоги жене не забыл. Нищий не клыхтает, голос не подаёт.
Митя принёс Восхищенному свой новый саадык показать.
— Ай-ай-ай, какой лук! — одобрил монах, всё осматривая в подробностях. — Какое налучье! Бархат черевчат, поволочен и коймы набиты серебряны, а? И стрелы в колчане, гляди-ка! Теперь ты при оружии, княжич. Хоть в поход иди! Батюшка подарил, да? Батюшка у тебя щедрый!
Митя стрелял во все стороны. Чиж, ухабничий и дядька отыскивали и приносили стрелы. Княжич с горделивым вопросом оглядывался на отца, если стрела вонзалась в дерево, ждал одобрения. Но Иван Иванович молчал.