Крест
Шрифт:
Нет, нехорошо, непривольно здесь Эрленду, здесь он не может дышать…
На этом самом горном склоне, только чуть дальше к югу, ближе к родным местам, она встретила однажды в детстве горную деву.
Красивый, застенчивый и ласковый ребенок с густыми шелковистыми волосами и круглыми, нежными и румяными щечками… Женщина закрыла глаза, подставляя загорелое лицо потоку солнечного света. Будь она теперь молодой матерью с сосками, набухшими от молока, и с сердцем, только что освободившимся от бремени, обновленным и щедрым, как свежераспаханная земля, – тогда все может статься… Но такой, как она, не грозит никакая опасность. Троллям не придет в голову заманивать ее к себе. Горному королю вряд ли вздумается надеть золотой убор невесты на такую худую, изможденную женщину. И Хульдра не захочет
Два малыша, которые уже давно возились подле матери, тотчас повторили ее движение, изо всех сил затопали ногами по корню, а потом с любопытством спросили:
– Почему вы так сделали, матушка? Опустившись на землю, Кристин положила на колени цветы и стала ощипывать и стряхивать в корзину распустившиеся чашечки медвежьего уха.
– Потому что ботинок жмет мне в пальцах, – наконец ответила она тогда, когда дети уже давно занялись другим делом. Но они нисколько не удивились – они привыкли, что мать часто не слышит, когда к ней обращаются, или вдруг, очнувшись, отвечает тогда, когда они совсем забыли, о чем спрашивали.
Лавранс помогал матери обрывать головки. Мюнан не хотел отстать от брата, но только портил хрупкие венчики. И мать безмолвно, не гневаясь, по-прежнему погруженная в свои мысли, отобрала у него цветы. Соскучившись, мальчики затеяли игру, а потом подрались, стегая друг друга ощипанными стебельками, которые мать отбрасывала в сторону.
Они барахтались у материнских колен. Кристин любовалась двумя круглыми русыми головками. Пока еще между ними было большое сходство, у обоих почти один и тот же оттенок темно-русых волос, но по каким-то едва заметным, почти неуловимым приметам мать уже знала, что они вырастят совсем разными. Мюнан будет похож на отца": у него такие же синие глубокие глаза и густые шелковистые волосы, которые мягкими волнами и завитками лежат на головке; с годами они станут черны как смоль. Детское личико с пухлыми щечками, которые она так любит сжимать в ладонях, ощущая их нежную округлость, вытянется и удлинится, когда он станет чуточку старше. У него будет отцовский высокий и узкий лоб с впалыми висками, прямой, резко очерченный треугольник носа с тонкой переносицей и красивыми трепещущими ноздрями, который уже определился на лице Ноккве и явственно наметился у близнецов.
У Лавранса в младенчестве были светлые, как лен, шелковистые кудрявые волосы. Теперь они стали цвета лесного ореха, но на солнце отливают золотом. Они все еще блестящие и мягкие, но уже не такие шелковистые, как прежде, к тому же они стали гуще. И, перебирая их пальцами, она чувствовала, какой плотной шапкой они лежат на его голове. Лавранс походил на нее самое. У него были серые глаза, круглое лицо с широким лбом и круглый, мягко очерченный подбородок. Она знала, что, и достигнув возмужалости, он останется белолиц и румян точно кровь с молоком.
У Гэуте тоже был румянец во всю щеку. Этот мальчик удивительно походил на ее отца: те же мягкие очертания слегка удлиненного лица, темно-серые глаза и копна блестящих белокурых волос.
Только в Бьёргюльфе она не могла уловить сходства ни с кем из своей родни. Он был самый рослый из ее сыновей, широкоплечий, плотный и мускулистый. Черные как вороново крыло волосы круто вились над низким, широким и белым лбом. Глаза были темно-синие, но совсем без блеска, и мальчик сильно щурился, всматриваясь вдаль. Она не заметила, когда это у него началось, потому что всегда выходило так, что этому сыну она уделяла меньше всего заботы. Не успел он появиться на свет, как его отняли от материнской груди и отдали кормилице, а одиннадцать месяцев спустя у Кристин уже родился Гэуте, который первые четыре года своей жизни все время хворал. Она еще не оправилась после рождения близнецов и ходила едва живая, с болями в пояснице, как ей снова пришлось возиться с больным Гэуте, таскать большого мальчика на руках, и она не успевала даже взглянуть на новорожденных, разве когда Фрида приносила ей Ивара, который, проголодавшись, поднимал крик; тогда она давала ему грудь, – но тут снова
Но постепенно она поняла, что унего неладно с глазами. Когда Бьергюльф и Ноккве жили в монастыре в Тэутре, монахи пытались его лечить, но это, как видно, не помогло…
Он становился все более замкнутым. Все попытки сблизиться с ним терпели неудачу. Она заметила, что это не удается и отцу. Бьёргюльф, единственный из ее сыновей, не расцветал, точно луг под лучами солнца, когда Эрленду приходило в голову заняться им. Только с Ноккве Бьергюльф держал себя по-иному, но когда мать пыталась говорить со старшим сыном о его брате, он всякий раз уклонялся от разговора. Быть может, и Эрленду в этом повезло не больше, чем ей… Хотя Ноккве так беззаветно любит отца…
Что говорить! Взглянув на детей Эрленда, сразу можно было сказать, кто их отец… Когда она в последний раз ездила в Нидарос. она видела этого младенца из Ленсвика. Во дворе собора Спасителя она столкнулась с господином Бордом, За ним шествовала целая процессия мужчин, женщин и челядинцев. Одна из служанок несла на руках младенца. Когда она поравнялась с Кристин, Борд, сын Осюльва, учтиво и невозмутимо приветствовал ее. Жены с ним не было…
Только на одно мгновение мелькнуло перед Кристин личико ребенка. Но и этого было довольно. Оно как две капли воды походило на те крошечные лица, которые она прижимала к своей груди…
Ее сопровождал тогда Арне, сын Яввалда, и он, конечно, не удержался и дал волю языку – уж таков был у него нрав. Наследники господина Борда, мол, просто из себя выходили, когда зимой появился на свет этот ребенок. Но господин Борд дал ему при крещении имя Осюльв. Он вел себя так, точно ни на миг не сомневался: между Эр-лендом, сыном Никулауса, и фру Сюннивой никогда не было ничего, кроме обычной дружественной приязни, которая всем была ведома. Но Эрленд – человек болтливый и несдержанный, ничего мудреного, что он проговорился женщине о своих планах. И она лишь исполнила свой долг, предупредив служилых людей короля, как только у нее зародилось подозрение. Будь они слишком близкими друзьями, Сюнниве, уж конечно, было бы известно, что ее собственный брат тоже замешан в этом заговоре. Когда Хафтур Грэут в тюрьме лишил себя жизни и вечного блаженства, она чуть с ума не сошла от горя и готова была взвести на себя какой угодно поклеп. Никто не станет придавать значение подобному оговору. С этими словами господин Борд обвел взглядом всех присутствующих и положил руку на рукоять своего меча, рассказывал Арне…
Арне пересказал эту историю и Эрленду. Кристин возилась как-то на чердаке стабюра, а мужчины стояли под галереей и не подозревали, что она слышит их разговор. Арне говорил, что рыцарь из Ленсвика души не чает в мальчике, которого жена родила ему прошлой зимой, – Борд ни минуты не сомневался в своем отцовстве.
– Ну что ж, ему лучше знать, – ответил Эрленд. И по его голосу она сразу представила, как он, опустив глаза, улыбается одним уголком рта.
– Господин Борд терпеть не может своих родичей, которые стали бы его наследниками, умри он бездетным, – продолжал Арне. – Но люди говорят, что это все-таки несправедливо…
– Ему самому лучше знать, – повторил Эрленд прежним тоном.
– Что верно, то верно, Эрленд, а все-таки этот малыш один унаследует больше, чем семь сыновей, которых ты прижил с женой…
– О моихсеми сыновьях я сам позабочусь, Арне.
Тогда она спустилась вниз. Она не могла стерпеть, чтобы этот разговор продолжался. Увидев Кристин, Эрленд слегка смутился. Он подошел к ней, стиснул ее руку и встал позади жены, касаясь грудью ее плеча. Она поняла, что, стоя так и глядя на нее сверху вниз, он как бы подтверждает свое последнее заверение, как бы хочет ее поддержать…