Крестики-нолики

Рэнкин Иэн

— Ну и как, налаживается в наши дни связь с прессой?

Они сидели в его наскоро прибранной гостиной. Предмет гордости и восхищения Ребуса — музыкальный центр «Накамичи» — ублажал их одной из джазовых записей, входивших в его коллекцию для ночного прослушивания. Композицией Стэна Гетца или Коулмана Хокинса.

Поскольку Джилл призналась, что изредка ест рыбу, Ребус поскреб по сусекам и сделал несколько бутербродов с тунцом и помидором. Бутылка вина была откупорена, и Ребус сварил кофейник свежемолотого

кофе (угощение, обычно приберегавшееся для воскресных завтраков). Потом он сел напротив своей гостьи и стал смотреть, как она ест. Он едва заметно вздрогнул при мысли, что впервые после того, как ушла Рона, принимает у себя женщину, но потом припомнил — очень смутно — парочку других романов на одну ночь.

— Связь с прессой налаживается успешно. Уверяю вас, это не совсем напрасная трата времени. В наши дни она служит полезной цели.

— Я и не думал ее недооценивать.

Она посмотрела на него, пытаясь разглядеть, не улыбается ли он.

— Знаете, — продолжала она, — многие наши коллеги считают мою работу совершенно напрасной тратой времени и сил. Уверяю вас, при расследовании такого дела, как это, крайне важно, чтобы пресса была на нашей стороне и чтобы мы имели возможность предоставлять ей информацию, которую хотим предать гласности тогда, когда это необходимо. Это избавляет нас от многих хлопот.

— Правильно, правильно!

— Не мешало бы вам быть серьезней.

Ребус рассмеялся:

— Я всегда серьезен. Стопроцентный полицейский — вот кто я такой.

Джилл Темплер вновь пристально посмотрела на него. У нее был взгляд настоящего сыщика: он проникал прямо в совесть, доискиваясь чувства вины и вероломных мыслей, отмечая малейшие колебания настроения.

— А отвечать за связь с прессой, — поинтересовался Ребус, — это значит поддерживать довольно тесную связь с журналистами, правильно?

— Я знаю, к чему вы клоните, сержант Ребус, и как старшая по званию приказываю вам прекратить.

— Мэм! — Ребус поспешно отдал честь.

Он вернулся из кухни с очередным полным кофейником.

— Правда, вечеринка была ужасная? — спросила Джилл.

— Это была лучшая вечеринка, на которой я когда-либо присутствовал, — ответил Ребус. — В конце концов, не будь ее, я, возможно, так и не познакомился бы с вами.

На сей раз она звонко расхохоталась, хотя и не успела еще прожевать очередную порцию тунца.

— Да уж, — воскликнула она, — я гляжу, палец вам в рот не клади!

Улыбнувшись, Ребус поднял брови. Удивительно, но он до сих пор не разучился обращаться с женщинами.

Потом ей понадобилось в туалет. Ребус в это время копался в своей музыкальной коллекции, сознавая, как сильно он отстал от времени. Что за группы она то и дело упоминает?

— В коридоре, — сказал он. — Слева.

Когда она вернулась, вновь звучал джаз, совсем тихо, необременительным фоном, а Ребус снова сидел на стуле.

— Что там за комната напротив ванной, Джон?

— Вообще-то, — нехотя проговорил он, наливая кофе, —

раньше это была комната дочери, а теперь там полно всякого хлама. Я ею не пользуюсь.

— Когда вы расстались с женой?

— Не так давно, как следовало бы. Я не шучу.

— А сколько лет дочери? — Ее голос зазвучал ласково, по-матерински, — сейчас она не была ни инспектором полиции, ни самостоятельной женщиной, охраняющей свою независимость.

— Скоро двенадцать, — сказал он. — Уже двенадцать!

— Трудный возраст.

— Легкого возраста не бывает.

Когда было допито вино, а кофе оставалось всего на полчашки, как-то само собой зашла речь о постели. Они обменялись застенчивыми улыбками и ритуальными обещаниями ничего друг другу не обещать, после чего, заключив и мысленно подписав это соглашение, направились в спальню.

Началось все неплохо. Оба были уже зрелыми людьми и слишком много раз играли в эту игру, чтобы тратить время на неуклюжие ласки и негромкие извинения. Ребус был поражен ее ловкостью и изобретательностью и надеялся, что и сам от нее не отстает. Выгнув спину, она прижималась к нему все теснее, открываясь ему и стремясь почувствовать его каждой клеточкой своего тела.

— Джон! — прошептала она вдруг, чуть-чуть отталкивая его от себя.

— Что случилось?

— Ничего. Позволь мне перевернуться, ладно?

Он привстал на коленях, а она повернулась спиной, придвинулась ближе к нему и, уперевшись кончиками пальцев в гладкую стену, стала ждать. Ребус в легком замешательстве окинул взглядом комнату, увидев в бледно-голубом свете свои книги и края матраса.

— О, какая игровая площадка! — сказала она, когда поспешно срывала с себя одежду. Ребус улыбнулся в наступившей тогда тишине.

Пыл его неожиданно угас.

— Ну давай, Джон! Давай!

Он склонился над ней, уткнувшись лицом ей в спину. Когда их взяли в плен, он говорил с Гордоном Ривом о книгах. Говорил безостановочно, цитируя отрывки по памяти. Это помогло им выстоять, находясь под строгим арестом, зная, что рядом, за запертой дверью, расположена пыточная камера. То был важный этап обучения и познания самого себя.

— Джон, о Джон!

Джилл приподнялась и повернула голову к нему, добиваясь поцелуя. Джилл, Гордон Рив — все чего-то от него добивались, а он не мог им этого дать. Несмотря на подготовку в учебке, несмотря на годы тренировок, годы труда и упорства.

— Джон!

Но он был уже далеко, снова в учебном лагере, снова устало тащился по грязному полю, подгоняемый криками начальника, снова в той камере — смотрел, как ползает взад и вперед по покрытому сажей полу таракан, снова в вертолете, с мешком на голове, а в ушах тихо шумело море…

— Джон!

Обеспокоенная, она немного неуклюже перевернулась на спину — и увидела слезы, навернувшиеся ему на глаза. Прижала его голову к своей груди:

— О, Джон! Ничего, это не имеет значения. Правда, это не важно.