Креститель
Шрифт:
Олег не испытывал никакого желания еще за кем-то гнаться, добивать, носиться туда-сюда по полю, выискивая вражеских военачальников. Поняв, что сабля его больше никому не нужна, он отер оружие о забрызганный кровью рукав рубахи, спрятал в ножны, спешился, отпустил гнедой подпруги, давая ей отдых, и не спеша пошел по полю, ведя ее в поводу. Наткнулся на один из византийских щитов, поднял. Шириной немного уже метра, а высотой примерно по грудь, он имел толщину сантиметров семь, а весил все двадцать килограммов, если не больше. Таким в бою особо не подвигаешь, не помашешь. И хотя собственный щит Середина тоже легкостью
— Вот, электрическая сила! Похоже, меня зацепило… — Он бросил щит, поковылял в лагерь. Чем больше отпускала горячка схватки — тем сильнее ныл его бок.
Между тем, на поле брани выезжали телеги. Ополченцы поднимали своих раненых, укладывали их на тонкий слой сена, увозили куда-то на запад — наверное, к колодцу. Среди волхвов и воинов, хлопочущих возле увечных друзей, Середин с удивлением заметил и женщин. Их было не очень много, но всё же были — извечные сестры милосердия. Неизвестно, что их повлекло в поход: страсть к любимому, нежелание расстаться с мужем, жалость к раненым — но сейчас именно последнее чувство вышло на первое место.
Середин, стараясь ни с кем не сталкиваться, медленно шел среди окровавленных тел, когда вдруг увидел знакомую фигуру:
— Рада? Ты?
— Я, боярин, — выпрямилась девушка, отерла о подол кровавые руки. — От, помогаю.
— Откуда ты здесь?
— С боярыней Пребраной… Она, как рати собрались, вместе пошла. Князю припомнила, что с вами она. А Базана записала, как исполченного от рода Зародихиных. Он в сече ныне рубился. Не нашли его токмо пока…
— Вернется, наверно, раз не нашли. Много ратников за византийцами погнались… — Ведун поморщился от очередного приступа боли. — Ну, ладно… Помогай.
Найдя свои узлы, Середин, громко ругаясь, скинул бриганту, расстегнул косуху, стряхнул на землю. Вытащил из штанов рубаху и, то квакая, то поминая электричество, стянул ее через голову. Скосил глаза вниз: от грудины через ребра шел толстый розовый рубец. Похоже, прорезать себя чешуйки доспеха не дали — но вот тяжесть удара досталась всё-таки телу.
— Это ты, что ли, ругаешься, ведун? — весело спросили его сзади. — Я чуть не оглох от твоих воплей!
— Я, великий князь, — обернулся на знакомый голос Олег.
Владимир Святославович уже успел скинуть свою нечеловеческую личину, но плечи и тело его по-прежнему закрывала, подобно драконьей коже, густо смазанная жиром, текучая кольчуга. Глаза блестели молодо и жизнерадостно. Впрочем, увидев рубец у Середина на боку, князь тут же нахмурился:
— Знахаря ко мне! Где боярин Радул? Передайте, друг его страдает.
— Я сам знахарь, — попытался отмахнуться ведун, но только снова взвыл от боли.
— Никак, попортили тебе броню новую? — покачал головой Владимир. — Ништо, не заморачивайся. Кожевенники у меня в Киеве знатные, залатают лучше нового. А хочешь, новый подарю? Ты, ведун, сегодня изрядно отличился, то мне ведомо. Уж и варяги понасказывали, и холопы многие хвастались. Теперь бы и от тебя про то услышать…
Тут появился темноволосый мужик с русой бородой, без предисловий наклонился к ребрам Олега.
— То не беда, — сделал вывод он. — Опосля подойду. Пока увечных много, их
Мужик достал из-за пазухи теплый бурдючок, выдернул пробку, протянул открытое горлышко к Олегу.
— Сделай пару глотков, мука и отпустит.
Ведун послушался, отпил странного настоя, пахнущего мятой и можжевельником, и подумал о том, что зелье явно отдает дурман-травой. После чего глаза начали слипаться. Пока не упал, Середин сам опустился рядом с сумками, вытянулся во весь рост и увидел перед собой белые вспышки, мелкие звездочки и яркие красные круги…
Проснулся он от громких голосов, раздающихся почти над самым ухом:
— Куда ты направляешь свои рати, великий князь? Ныне долг свой ты сполнил, бунтовщика Фоку разгромил. Возвертаться тебе в Киев ныне надобно, послов византийских ждать…
— А ты кто тогда, грек? Коли ты именем базилевса клятвы давал — так кто же ты, коли не посланник?
— Однако же, вестимо, великое деяние твое похвалы великой достойно и говорить о нем не простой монах надобен, а патриции знатные.
— Это которые с невестой моей, Анной, сестрой базилевса Василия, прибудут?
— Но… — явно замялся грек. — До прибытия порфирородной надобно поперва многие условия обсудить…
— Обсудим, грек, — весело ответил князь, — обсудим.
— Прости, великий князь, но с какой мыслью возле меня постоянно десять ратников твоих ходят? Ни днем, ни ночью ни на миг не отлучаются?
— Ты же посланник великого базилевса, грек! — вроде как даже удивился Владимир. — Кабы не случилось с тобой чего. Вовек себе не прощу! И правитель византийский Василий обидится. Нет, грек, пока мы в походе без охраны сильной, я тебя ни на миг не оставлю. Не обессудь.
Ведун мысленно усмехнулся — стало быть, не забыл князь его предупреждений. Каким бы хорошим колдуном монах ни был, но под пристальным приглядом сразу десяти человек много не начародействуешь. Особенно, если воины получили правильные инструкции — мешать всему странному и немедленно докладывать начальству.
Олег простонал и открыл глаза. Сверху над ним колыхался войлочный полог палатки, под руками ощущался привычный медвежий мех. Вокруг было тепло и тихо, только очень хотелось есть. Грудь сдавливала плотная матерчатая повязка, из-под которой пахло чабрецом и мятой. Что же, при трещинах на ребрах или переломе оных действие совершенно правильное. Правда, Середин очень рассчитывал на то, что переломов всё-таки нет — но рентгены тут отсутствуют, не проверишь. Боли не ощущалось — видать, мазь у киевского знахаря и вправду хорошая. Олег попытался вздохнуть — но вместо вздоха получился новый стон. Тем не менее, он встал и из крыла палатки вышел в центральный шатер.
— А-а, поднялся, ведун? — приветливо кивнул ему Владимир, просматривающий какую-то грамоту. — А я уж опасался, везти тебя придется. А телег нет ни одной, все к ладьям с ранеными и добычей ушли. Ныне я все в Киев под варяжской охраной отправил. А сам поутру далее идти намерен.
— Сколько же я спал?
— Два дня и две ночи, ведун, — усмехнулся правитель. — Правда, знахарь о том упреждал. Да, сказывал, голодный ты проснешься. Так что, убоины возьми он там, у стены на столике. Мяса у нас ныне в избытке.