Крестник Арамиса

Магален Поль

Спеша на свидание с упоительной маркизой и сокращая путь, он подгонял лошадь и напевал:

Принц Евгений, ты сердит.

Кто украл твой аппетит?

Вандом.

Ты хитер, и он не прост.

Кто вернул Кассанский мост?

Вандом.

Кто побил твоих людей,

Сбросил

в Адду лошадей?

Вандом.

Генерал забыл об армии, о городе, который оставил на попечение бесталанных и невежественных офицеров. Он мчался в ночи, не боясь ни бродяг, ни разбойников, ни вражеских пуль.

Герцог пел последний куплет, когда наконец забрезжила цель — в темноте мерцал огонек. Это сеньор Гинес курил свою самокрутку. Судя по тому, что посетителя встречал он сам, ему, без сомнения, были даны особые указания.

— Позвольте проводить вашу милость, — сказал хозяин заведения.

Герцог бросил поводья mouchacho ^[26]и последовал за астурийцем. Они пересекли двор и оказались в комнате первого этажа. Астуриец поклонился до земли и сказал улыбаясь:

— Я сейчас вам приведу одну особу.

Оставшись один, герцог осмотрелся. Обстановка в комнате была весьма скромная: здесь стоял стол и два стула. Прямо напротив двери находилось большое окно с железной решеткой.

Господин де Вандом поморщился.

— Ну и ну! — сказал он. — Эта комната скорее похожа на тюремную камеру, чем на bouen-retiro d’amore ^[27]. — Затем, после некоторого раздумья, добавил: — Но стоит ли обращать внимание на клетку, если у птицы нарядное оперение и она весело щебечет!

В коридоре послышались шаги. С выражением восторга на лице герцог подбежал к двери, вытянув вперед руки. Дверь открылась, и генерал отпрянул назад.

— Господин де Мовуазен! — воскликнул он разочарованно.

Тот появился на пороге с загадочным, как всегда, взглядом и двусмысленной улыбкой, насмешливо поклонился генералу с преувеличенным почтением.

— Мне понятно, — сказал муж Арманды, — удивление вашей светлости. Не меня вы надеялись встретить здесь, а мою жену… И не пытайтесь отрицать! Не пытайтесь обманывать. Маркиза рассказала мне о вашем внимании к ней и намерениях (он нажал на это слово), а также о свидании, к которому вы ее принудили…

— Сударь, — холодно отвечал герцог, — я и не собираюсь ничего отрицать и клянусь вам, особенно ни к чему вашу жену не принуждал… Это выражение говорит о жестокости, а я не имею привычки употреблять жестокость с женщинами, хотя иногда позволяю ее в отношении мужчин, но только хитрых и лживых… По сему утверждаю, что именно по своей доброй воле мадам де Мовуазен должна была меня ждать здесь этой ночью. И если мое внимание к ней неприлично и вы желаете удовлетворения, ну что ж, я готов дать его — где, когда и на каких условиях пожелаете, даже немедленно, если угодно.

— И вы, ваша светлость, готовы скомпрометировать себя поединком с простым дворянином?

— Черт подери! Я бы дрался и с самим дьяволом, если бы он меня оскорбил или требовал удовлетворения.

Маркиз тряхнул головой.

— Мне

затевать ссору с человеком, у которого в жилах течет королевская кровь!.. Это была бы для меня, конечно, большая честь… Но есть ли в этом необходимость? Скажу прямо, я не очень-то влюблен, а потому и не очень ревнив… Наш брак с маркизой — союз, основанный на общих интересах, он имеет целью совместные действия, и чувства здесь ни при чем. У нас есть претензии к королю и некоторым членам его семьи…

— Претензии к его величеству?

— Мадам де Мовуазен не смогла простить ему ужасную смерть матери, маркизы де Бренвилье.

— Ваша жена — дочь…

— Да, монсеньор, ее дочь… Смею добавить: и наследница ее талантов… А я со своей стороны стал жертвой жестокости и невнимания герцогини Бургундской и потому поклялся, что, пока у меня есть силы, она будет царствовать только в стране униженной и день ото дня раздираемой на куски!

— Ах, вот оно что! — вскричал де Вандом. — И вы уверены, сударь, что вы находитесь в здравом рассудке? Мне, представителю Людовика XIV в королевстве его внука, мне, главнокомандующему французскими войсками, не боитесь вы открыть свои планы, столь же преступные, сколь и безумные!.. И меня принуждают поддержать эти низменные намерения и прибегают для этого к помощи женщины, которая кончит на Гревской площади, как и ее гнусная мать! А знаете ли вы, что если я хоть на одно мгновение приму всерьез то, о чем вы мне здесь поете, то я должен буду, убедившись в том, что вы не те, за кого себя выдаете, отправить вас обоих в Париж, где судьи возьмут на себя труд довести дело до конца и воздать преступникам по заслугам?!

— Мадам де Мовуазен вне опасности, — бросил маркиз спокойно и издевательски улыбнулся.

— Но вы пока еще в моих руках и сейчас же вернетесь в штаб-квартиру.

— О, — перебил его дворянин, — я не имею никакого желания спасаться. — И прибавил насмешливо: — У вас же это желание сейчас возникнет, по мере того как станет очевидно, что его невозможно привести в исполнение.

Герцог нахмурил брови.

— Вы что же, намерены удержать меня здесь силой?

— Я?.. Меньше всего на свете, ваша светлость… Но то лицо, которое командировало меня к вам, чтобы просить минутной аудиенции…

— О ком вы говорите?

— Честь имею представить, — сказал маркиз и, подойдя к двери, произнес громким голосом: — Прошу вас войти, господин Стахремберг. Герцог Вандомский будет рад вас принять.

— Стахремберг?! — воскликнул генерал. Этого он никак не ожидал.

— Ваш покорный слуга. — Со шляпой в руке в комнату вошел главнокомандующий императорскими войсками.

Это был худой рыжий человек, с такой маленькой головой, что было удивительно, как высокие и мудрые мысли вызревают под этим узким лбом, в столь тесной черепной коробке.

Бархат его камзола утопал в пестрой вышивке. Такие же нарядные, за ним вошли человек тринадцать молодых офицеров. Оба генерала с минуту молча смотрели друг на друга. Немец выглядел весьма довольным и спокойным. Француз, напротив, был ошарашен и походил на лисицу, попавшую в капкан. И действительно, надо располагать тройной броней или стальными латами, чтобы, оказавшись в столь неожиданном положении, не почувствовать хоть какое-то волнение.