Крестник Арамиса

Магален Поль

— Господин герцог, — сказал Стахремберг, — думаю, излишне объяснять, что вы мой пленник.

Де Вандом схватился за шпагу.

— Не пытайтесь сопротивляться, — предупредил немец. — Мои хорваты окружили дом. Под окном десять мушкетов, а коридор полон сабель.

Генерал де Вандом побледнел. И кто, скажите на милость, не испытал бы смятения и досады, встретившись лицом к лицу с уверенным в своей силе врагом, да еще оказавшись у него в плену. Герцог метнул грозный взгляд на Мовуазена.

— Меня предупреждали, —

проговорил он, тяжело глотая, — что среди моих офицеров есть предатель, а я отказывался верить. Однако вот он предо мной! Но в день моего освобождения, — потряс он рукой перед лицом маркиза, — пусть дьявол меня задерет, если я не повешу иуду на первом придорожном дереве!

На это отвечал немец:

— Господин де Мовуазен принадлежит теперь двору его величества императора, и я попросил бы вашу светлость выбирать выражения. — Стахремберг немного помолчал и добавил: — Впрочем, эта самая свобода зависит только от вас, монсеньор. Вы можете вернуть ее тотчас же.

— В самом деле?

— Речь идет только о том, чтобы обсудить условия, на которых ее вам предоставят…

— Желаете получить выкуп, ваше превосходительство?

— Весьма охотно, чтобы король Франции не лишился одного из своих самых незаменимых и блестящих слуг.

Господин де Вандом поклонился. Собеседник указал ему на стул, и оба сели к столу.

— Генерал, — сказал герцог, — установите сами сумму, в которую оцениваете мою скромную персону, в пределах ста тысяч ливров…

— О! — возразил немец с лукавым добродушием. — Всего золота вашей страны не хватило бы, чтобы оплатить истинную стоимость ваших достоинств… Не забыли, что в прошлую ночь вы заплатили нам в Гвадалахаре сумму достаточно значительную?

Герцог дергал себя за усы и готов был кусать локти.

— Ну, — сказал он, — тогда каковы же ваши условия…

— Вы уходите с войском в Наварру, дав слово чести в течение пяти лет не выступать против императора, моего господина, как и против его брата эрцгерцога по эту сторону Пиренеев.

Генерал де Вандом вскочил.

— Покинуть Испанию побежденным, после того как я торжественно пронес по этой земле знамя Франции! Оставить Филиппа V? Чтобы его снова низвергли общими усилиями и вернули принца Карла в Мадрид!..

Генерал исполнился гордости, глаза его горели — в гневе он был прекрасен.

— И не надейтесь! — кричал он. — Я не дезертир и не предатель!.. Дьявольщина! Есть уже один мерзавец во французской армии, второго — не будет!..

Господин Стахремберг тоже встал.

— Итак, вы отклоняете наши предложения?

— Удивляюсь, — с гордостью ответил герцог, — что их, не колеблясь, сделали потомку победителей в Арке и Иври.

Стало тихо, и вдруг издалека донесся какой-то странный шум, будто слабые раскаты грома огласили небосклон…

Немец украдкой бросил на Мовуазена вопросительный взгляд. Маркиз ответил

уклончивым жестом: мол, шум колес какого-нибудь экипажа или ветер…

— Ваша светлость, вы толкаете меня на то, — продолжал Стахремберг, обращаясь к генералу, — чтобы я отдал приказ отвезти вас в Германию под надежным конвоем, туда, где ворота крепости закроются за вами до заключения мира. — И добавил, отчеканивая каждое слово: — Места, доложу я вам, малоприятные — башня Ольмюца или казематы Шпельберга.

— Ничего страшного, сударь, — отвечал де Вандом, — пусть мое тело окажется в тесноте, зато совесть не будет в обиде. Зовите ваших хорватов. Я готов отправиться в крепость.

— Подумайте об армии! Без командующего и без жалованья победить ее нетрудно…

— Тысяча чертей! — вскричал генерал, громко смеясь. — Пока у нас есть хоть один сержант, командующий четырьмя рекрутами, не надейтесь на легкую жизнь, и, только когда последний пехотинец съест последнюю подошву башмака или последний ружейный ремень, тогда, может быть, вы торжествующе прокричите: Победа!

Он замолчал. В тишине отчетливо стало слышно, что странный шум приближается. По лицу немца пробежала тень. Он сделал знак Мовуазену, и тот подошел к де Вандому.

— Вашу шпагу! — потребовал супруг Арманды де Сент-Круа.

— Предпочитаю сто раз сломать ее об колено, — прорычал генерал, — чем осквернить сталь, не имеющую ни пятнышка, отдав ее в руки негодяя и предателя!

Генерал побледнел, глаза его налились кровью, он отступил на шаг и вынул шпагу из ножен.

Господин де Стахремберг бросился было на помощь к Мовуазену, как вдруг во дворе раздались выстрелы. Отступая под натиском драгунов, стреляли немецкие часовые.

— Что там такое? — крикнул Стахремберг, бледнея.

Маркиз де Мовуазен бросился в коридор и крикнул офицерам:

— Шпаги наголо! Нас атакуют!

Он выбежал во двор. Навстречу ему впереди эскадрона во весь опор мчались молодые офицеры, де Жюссак и де Нанжи.

Оба скакали с обнаженными шпагами, оба одинаково ловко соскочили с лошадей, оба почти одновременно оказались лицом к лицу с мужем Арманды.

Тот узнал крестника Арамиса и, вынимая из-за пояса пистолет, злобно прошипел:

— Не уйдешь, паршивая тварь! — и выстрелил в упор.

Но молодой человек успел отскочить в сторону, невольно открыв господина де Нанжи, бежавшего сзади. Пуля вошла ему в грудь, и муж Вивианы упал, не успев даже вскрикнуть.

Впрочем, молодой граф был отмщен. В следующий миг рухнул окровавленный Мовуазен. Элион ударом клинка пробил ему голову.

Тем временем драгуны окружили постоялый двор. Бряцала сталь, гремели выстрелы, слышались крики и проклятия. И вдруг среди всеобщего смятения ночь огласил торжествующий клич, подобный голосу медной трубы: