Крестник пантелея
Шрифт:
«Я, как свободный рецензент,
Фамилий авторов не знаю.
И сообщать мне запрещаю,
Пока не выйдет книга в свет.
Таков обычай мой.
Но ныне
Его хотел бы изменить.
Я был бы рад перед святыней
Седую голову склонить,
Узнав создателя сего…
Да уж увижу ли его?
Волненья, вызванные чтеньем,
Во мне бесследно не прошли,
И
Я вдруг увидел новым зреньем.
И свежих замыслов поток
Внезапно хлынул водопадом,
Круша, ломая мой мирок
С оседлым старческим укладом.
Тут случай в дальние края
Меня поездкой удосужил…
Вот почему не сразу я
Посланье ваше обнаружил».
V11
Эн продолжал:
«За век мой долгий,
В местах, где жил или бывал,
Громковых многих я знавал –
И в Приуралье, и на Волге,
В Сибири, Кушке и Чите,
Дружил с иными в Воркуте,
Встречал кубанских и донских…
А вы-то родом из каких?»
«Из белорусских я земель.
Не знаю, много ль там Громковых.
Далече от лесов сосновых
Моя качалась колыбель.
Семьёй моею был детдом,
Куда зимой в сорок втором
Я был в пелёнках привезен,
В числе младенцев без имён.
Со мною прибыл на восток
Сопроводительный листок.
Там значилось:
У Сож-реки2,
В развалинах села Громки,
Где смерч свирепый пролетел,
Меня нашли под кучей тел.
Малютку хлопец-партизан
Принёс в отряд.
И сам от ран
Скончался вскоре.
А село
В мою фамилию вошло
Позднее.
В области имён
Таков был принцип тех времён».
«А что потом?
Бывали вы
В Громках?»
«Да, ездил. Но, увы…
Село с тех пор не существует.
Могилы братской серый шпиль,
Дороги проходящей пыль,
Да крик совиный там бытуют».
«Громчан искали?»
«Не нашел,
Хоть обошел десятки сёл.
V111
В одном себя назвал едва,
Кричат: громчанин номер два!
Спросил: «Где ж первый?»
Говорят:
«В конце войны один солдат -
Худой, контуженный, хромой
Вернулся
А дома нет, как нет села,
Остались печка и зола.
Стоит солдат, глотая стон…
Он в этой хате был рождён,
От этой печки сделал шаг,
Здесь рос на каше и на щах,
Шалил, не ведая тревог.
Здесь первой строчки первый слог
Впервые гордо произнёс,
Здесь песни пел, смешил до слёз,
Забавы всякие творил.
Здесь старикам глаза закрыл.
Здесь перед самою войной
Любимую назвал женой.
Вздохнул солдат, слезу отёр,
И тотчас взялся за топор,
Хоть знал уже, что возрождать
Деревню власти запретили,
Чтоб лишний раз не распылять
Производительные силы.
Солдат же – поперек тому:
Жило село – и быть ему!
Хоть дерзким не считался сроду.
И стал он местную природу,
До поздних сумерек с утра,
Тревожить стуком топора.
Но лишь по крышу вырос дом,
В райкоме начался содом:
Кто разрешил? Когда успел?
Что? Почему? Да как он смел?..
Солдата вызвали в район
И пояснили:
Там, где он
Постройку начал возводить,
Заборы вздумал городить –
Там должен встать мемориал,
Чтоб, глядя, каждый вспоминал
О жизнях, отданных войне,
И о любви к своей стране.
И кто не хочет понимать
Такой ответственной задачи,
Подумать должен.
А иначе
Придётся на себя пенять.
Солдат ответил напрямик:
– Я жить по разуму привык.
От ваших бессердечных слов
Мне тяжелей, чем от оков.
Что камень?
Он напомнит мне
О мною пройденной войне?
Моя усадьба сожжена,
В земле лежит моя жена,
Пропал бесследно сын Андрей,
Сгорел, быть может, на костре…
Дитя для ада родилось,
Увидеть батьку не пришлось.
На пепел гляну – жить невмочь,
Уйти к ним в землю был бы рад.
Но я живым хочу помочь
Забыть скорее этот ад.
Я в новый дом возьму сирот,
Пусть в них Андрейка мой растёт –
Конец ознакомительного фрагмента.