Крестный отец (перевод М.Кан)
Шрифт:
― До обеда есть еще немного времени, ― сказал он. ― Пойдемте поглядим на моих лошадок.
По пути к конюшне он сказал:
― Я наводил о вас справки, Том, ― зря вы сразу не сказали, что ваш хозяин Корлеоне. Я думал ― так, пройдоха средней руки, нанятый Джонни, прискакал взять меня нахрапом. А меня нахрапом не возьмешь. И не потому, что я стремлюсь наживать себе врагов ― это не в моих правилах. А впрочем, не будем сейчас портить себе удовольствие. О делах можно потолковать после обеда.
Как ни странно, Вольц оказался радушным хозяином. Он подробно рассказывал о нововведениях, с помощью которых рассчитывал затмить все конные заводы Америки. Конюшня была целиком построена из огнеупорных материалов, содержалась в идеальной чистоте
Даже Хейген своим неискушенным глазом без труда определил, что жеребец, занимающий стойло, великолепен. Вороной масти, весь черный как смоль, лишь на широком лбу ― белая звездочка. Карие длинные глаза Хартума мерцали, точно золотистые яблоки, смоляной тугой круп лоснился, как атлас. Вольц с мальчишеской гордостью сказал:
― Лучший скакун в мире. Куплен в Англии в прошлом году за шестьсот кусков. Ручаюсь, что даже русские цари столько не отдавали за одного коня. Но на скачки я его не пущу, он у меня останется на племя. Буду выводить таких рысаков, каких еще не видывали в Америке. ― Он потрепал коня по холке, тихонько приговаривая: «Хартумчик, Хартум».
В его голосе слышалась неподдельная нежность, и жеребец, кажется, почуял ее тоже. Вольц сказал:
― Знаете, я ведь отлично езжу верхом, а первый раз сел в седло, когда мне было пятьдесят. ― Он рассмеялся. ― Возможно, с моей бабкой в России побаловался какой-нибудь казак и во мне есть казацкая кровь. ― Он пощекотал Хартуму брюхо и прибавил завистливо и восхищенно: ― Вы взгляните, каким его оснащением природа наградила. Мне бы такое хозяйство...
Они вернулись в дом. За столом прислуживали три лакея под присмотром дворецкого, скатерть была расшита золотом, подавали на серебре, ― но сам обед показался Хейгену средним. Вольц, очевидно, жил один и к еде относился равнодушно. Хейген ждал и не заговаривал о деле и, лишь когда они с Вольцем закурили толстые гаванские сигары, спросил:
― Так как же, даете вы Джонни роль?
― Не могу, ― сказал Вольц. ― Даже при всем желании было бы невозможно занять Джонни в этой картине. Договора со всеми участниками подписаны, и с той недели начинаются съемки. Что-то сейчас перекраивать уже не в моей власти.
Хейген нетерпеливо сказал:
― Мистер Вольц, когда имеешь дело с человеком, который не обязан никому подчиняться, есть одно большое преимущество ― с такого рода соображениями можно не считаться. В вашей власти сделать все, что вы пожелаете. ― Он попыхтел сигарой. ― Вы не верите, что моему клиенту по силам выполнить свои обещания?
Вольц сухо сказал:
― Я допускаю, что меня ждут неприятности с профсоюзом. Гофф мне насчет этого звонил ― да как разговаривал, мерзавец, никогда не подумаешь, что ежегодно огребает у меня сотню тысяч в запечатанном конверте. Допускаю также, что вам удалось бы отвадить от героина моего актера, этого педрилу на ролях настоящего мужчины. Но все это меня мало волнует, а финансировать свои картины я могу сам. Дело в том, что я ненавижу этого поганца Фонтейна. Передайте вашему хозяину ― это единственная любезность, в которой я ему вынужден отказать, другую сделаю с удовольствием. Любую другую ― пусть только скажет.
Тогда за каким же ты чертом, подлец, меня тащил сюда в такую даль, подумал Хейген. Видно, продюсер держал на уме что-то еще.
Хейген холодно сказал:
― Боюсь, вы неверно представляете себе положение вещей. Мистер Корлеоне доводится Джонни Фонтейну крестным отцом. Их связывают очень близкие, освященные церковью отношения. ― При этих словах Вольц вежливо склонил голову. Хейген продолжал: ― У итальянцев есть шутка ― жизнь слишком сурова, без второго отца не обойтись, на этот случай у них и существуют крестные отцы. А поскольку у Джонни отец скончался, мистер Корлеоне особенно глубоко сознает свою ответственность. Что же касается того, чтобы обратиться к вам за какой-то другой услугой, ―
Вольц пожал плечами:
― Жаль. Я все-таки вынужден ответить отказом. Но раз уж вы здесь ― во сколько мне обойдется уладить трения по части профсоюза? Плачу наличными. Прямо сейчас.
Кое-что начинало проясняться. Хейген мог уже не ломать себе голову, зачем Вольцу понадобилось так долго с ним возиться, если он все равно решил не давать Джонни роль. И ничего эта встреча изменить не могла. Вольц чувствовал себя в безопасности, власть дона Корлеоне была ему не страшна. В самом деле, что Вольцу бояться дона Корлеоне? С такими связями в высших политических кругах, таким козырем, как знакомство с шефом ФБР, с неограниченными средствами и неограниченной властью в кинопромышленности... Любой здравомыслящий человек ― и Хейген в том числе ― счел бы, что Вольц правильно оценивает свое положение. Если продюсер согласен нести потери, которые повлечет за собой забастовка, дону к нему подобраться неоткуда. И лишь одно уязвимое место было во всех этих расчетах. Дон Корлеоне обещал своему крестнику, что тот получит роль, а Хейген не помнил, чтобы дон Корлеоне в подобных случаях хоть раз не сдержал обещания.
Хейген спокойно сказал:
― Вы умышленно искажаете смысл моих слов. Вам непременно хочется сделать из меня соучастника вымогательства. Мистер Корлеоне обещает вступиться за вас в конфликте с профсоюзом исключительно по дружбе ― из признательности, что вы вступились за его подопечного. Вы пускаете в ход свое влияние, он ― свое, дружеский обмен любезностями, ничего больше. Однако вы, я вижу, не настроены подойти к делу серьезно. Я лично считаю, что вы совершаете ошибку.
Вольц словно ждал подходящей минуты, чтобы взорваться.
― Я прекрасно все понял, ― сказал он. ― Узнаю почерк мафии. Все гладко да сладко, а в сущности ― угрозы. Будем говорить начистоту. Никогда Джонни Фонтейну не видать этой роли, хотя он прямо-таки рожден для нее. Сыграл бы ― и разом бы попал в число великих звезд экрана. Только ему никогда ее не сыграть, потому что я на дух не выношу этого пакостника, этого подпевалу смутьянов ― и намерен вышвырнуть его из кино. И вот почему. Он загубил одну из самых многообещающих моих протеже. Пять лет я школил девчонку ― уроки пения, уроки танцев, уроки актерского мастерства, истратил сотни тысяч долларов. Мечтал сделать из нее звезду. Буду еще откровенней, чтобы показать вам, что я не бездушный человек, ― не все тут сводилось к долларам и центам. Девочка была красива, и притом лучшей в постели я не пробовал, ― а уж я их перепробовал по всему свету. Умела высосать мужчину досуха, что твой насос. Но вот является Джонни со своим приторным тенорком и опереточными итальянскими чарами, и девочку поминай как звали. Все променяла на него, а из меня сделала посмешище. В моем положении, мистер Хейген, непозволительно выглядеть смешным. Я должен рассчитаться с Фонтейном.
Вот теперь Хейген был действительно поражен. Чтобы зрелый человек, состоятельный, солидный, мог принимать во внимание такую чепуху, когда решается дело ― и дело столь нешуточное? Непостижимо! В мире Хейгена ― мире Корлеоне ― красота и интимные достоинства женщин не имели никакого отношения к деловым вопросам. Считалось, что это твое частное, личное ― кроме, конечно, тех случаев, когда речь шла о браке или семейной чести. Хейген решил сделать последнюю попытку.
― Вы совершенно правы, мистер Вольц, ― сказал он. ― Но настолько ли существенны ваши претензии? По-моему, вы не отдаете себе отчета, какое важное значение имеет для моего клиента эта, в сущности, пустяковая услуга. Мистер Корлеоне держал Джонни на руках еще грудного, на крестинах. Когда у Джонни умер отец, родительские обязанности взял на себя мистер Корлеоне ― и учтите, его называют Крестным отцом многие, очень многие, кто желает выразить ему свое уважение и благодарность за его доброту. Мистер Корлеоне никогда не оставляет своих друзей в беде.