Крестный отец

Пьюзо Марио

Они сели втроем за пустой столик, один из трех. Никого не было видно, девушек — и подавно. Деревушка выглядела пустой декорацией. Только несколько мальчишек играли в придорожной пыли да дремал под навесом одинокий ослик.

Из закрытых дверей кафе наконец появился хозяин, готовый принять заказ. Приземистый, угловатый, он неожиданно приветливо поприветствовал их и водрузил на стол блюдо с турецким горошком.

— Вы нездешние, как я понимаю, — сказал хозяин, — потому послушайте доброго совета — угоститесь моим вином. Виноград из фамильного виноградника, и готовится вино по старинным рецептам. Мои сыновья, когда варят его, добавляют сок лимонов и апельсинов, Во всей

Италии другого такого не найдете.

Они заказали кувшин, и вино превзошло все ожидания. Оно оказалось даже лучше, чем он говорил: густое, крепкое, как бренди, и совершенно своеобразное.

Похвалив вино, Фабрицио разговорился с хозяином.

— Вы тут, наверное, всех наперечет знаете? Нам по дороге такая красавица встретилась, что вот его «ударило громом», — и он указал на Майкла. Хозяин посмотрел на Майкла с нескрываемым интересом. До этого обезображенное шрамом лицо чужака не привлекало его внимания, но человек, испытавший на себе «удар грома», заслуживает пристального взгляда.

— Пожалуй, вам стоит выпить у меня еще пару бутылей, раз такое дело, — сказал он, — иначе не так просто будет заснуть сегодня ночью.

— А вы знаете ее? — спросил Майкл. — Волосы пышные, кожа матовая, глаза очень большие и очень темные. Не знаете?

Хозяин сухо сказал:

— Нет. Такой не знаю, — и тотчас скрылся в недрах своего заведения.

Неторопливо они прикончили кувшин и сидели некоторое время в ожидании второго, потом позвали хозяина, но он не отозвался. Фабрицио пошел за ним и сразу же вернулся назад, строя выразительные гримасы.

— Ну и влипли! — огорченно произнес он. — Девчонка-то его дочь. Так я и думал. Родитель теперь весь кипит, аж брызги летят. Надо смываться, пока он там, в задней комнате. И возвращаться в Корлеоне, далеко мы сегодня уже не уйдем, похоже.

Майкл, который до сих пор так и не смог разобраться, что же именно задевает чувствительных сицилийцев по их пресловутому кодексу чести, не мог уразуметь, почему столь невинные вопросы могли обидеть здешнего хозяина. На его взгляд такая чрезмерная обидчивость ни к чему даже самому чувствительному сицилийцу. Но оба пастуха не увидели в поведении отца девушки ничего из ряда вон выходящего и искренне считали, что в сложившейся ситуации им лучше всего возвращаться подобру-поздорову домой. Они только ждали сигнала встать из-за стола. Фабрицио добавил предостерегающе:

— У старого черта есть два сына, здоровенные лбы, он сам говорил. Как бы чего не заварилось. Надо бы поторопиться.

Но Майкл не двинулся с места. Он посмотрел на спутников своим спокойным и холодным взглядом. До сих пор перед пастухами-телохранителями был добродушный американский парень, спокойный и мягкий, и только по тому, что он скрывается под прикрытием местного дона, можно было предположить, что его поступки бывают достойны настоящего мужчины. Теперь же на них смотрел незнакомый человек — властный и жесткий. Фамильный взгляд Корлеоне мог сразить и более сильные натуры. Здесь только дон Томмазино имел представление и о том, кто есть кто, и о причине, которая привела Майкла к нему под крыло, и держался с младшим Корлеоне подчеркнуто вежливо, как подобает с наследным принцем чужой державы, достойной всяческого уважения. Но эти бесхитростные крестьянские парни исходили из собственных бытовых суждений — и попали впросак. Застывший холодный взгляд Майкла, его побелевшее от гнева лицо, сила, которая исходила от него сейчас подобно дымку, поднимающемуся от искусственного льда, буквально придавили обоих. Усмешки и панибратство как рукой сняло.

Убедившись, что они преисполнились почтительности и

внимания, Майкл коротко приказал:

— Позовите его сюда.

Оба, ни минуты не колеблясь, вскинули на плечи свои лупары и исчезли в недрах здания.

Они вышли назад через самое недолгое время, приведя хозяина, который, впрочем, ничуть не испугался, а только поостыл немного и стал несколько напряженней.

Майкл, откинувшись на спинку стула, несколько мгновений рассматривал отца поразившей его красавицы. Потом заговорил со спокойным достоинством:

— Очевидно, я задел ваши отцовские чувства, заговорив о дочери. Примите мои извинения. Я иностранец и не знаю ваших местных обычаев. Но хочу искренне заверить вас, что не имел намерения оскорбить ни ее, ни вас.

Пастухи-телохранители встали по стойке смирно. Ни разу за все время они не слышали, чтобы Майкл говорил таким тоном, как сейчас. Несмотря на извинения и формулы вежливости, голос был властным и уверенным в своем праве властвовать.

Хозяин кафе вздрогнул от неожиданности. Теперь к его недоброжелательности примешивалась уверенность, что перед ним не простой гость.

— Я не знаю, кто вы такой и чего хотите от моей дочери, — сказал он уклончиво.

Майкл ответил прямо:

— Я американец, в Сицилии прячусь от полиции. Зовут меня Майкл. Можете донести на меня властям, они будут признательны, но скорее всего в результате ваша дочь потеряет отца, а могла бы обрести мужа. Во всяком случае, я хотел бы познакомиться с ней поближе. С вашего согласия, в вашем присутствии, с соблюдением всех приличий. Я готов оказать вашей семье максимум уважения. Надеюсь, вы не станете подвергать сомнению мою порядочность и приписывать мне намерение опозорить вашу дочь — у меня и в мыслях этого не было. Наоборот, если вы позволите нам повидаться и узнать друг друга и если мы оба почувствуем, что сможем поладить, я предложу ей руку и сердце. Если же нет, не стану надоедать вам своим присутствием. Ведь я могу и не понравиться вашей дочери, а от этого нет никаких средств во всем мире. Но в случае, если она не оттолкнет моих предложений, я расскажу вам все, что полагается знать отцу жены.

Теперь все трое присутствующих смотрели на Майкла с любопытством. Фабрицио прошептал благоговейно:

— Вот это действительно «удар грома»!

Хозяин кафе заметно помягчел и утратил большую часть родительского негодования. Он спросил осторожно:

— Вы — друг друзей? — что иносказательно подразумевало причастность к мафии. Ведь сицилийцы никогда не произносят слово «мафия» вслух.

— Нет, — ответил Майкл, — я не здешний.

Хозяин кафе еще раз осмотрел его внимательным и оценивающим взглядом, отметив про себя свежий шрам на лице и длинные ноги — нетипичные для сицилийца. Потом перевел глаза на пастухов, разгуливающих с лупарами на плече, нисколько не скрываясь. Он сопоставил свои наблюдения со словами этих парней, которые зашли за ним на кухню, чтобы позвать к своему «падроне». Он ответил им тогда, что не желает разговаривать с этим чужим сукиным сыном, а желает только, чтобы тот убрался с веранды, на что услышал настойчивое:

— Послушайте, синьор, для вас же будет лучше, если вы выйдете и переговорите по-хорошему.

И было нечто в тоне пастуха с лупарой, заставившее его выйти к Майклу. А теперь тот же внутренний голос подсказал, что ссориться с американцем не стоит, что хорошо бы проявить любезность.

Он сказал вежливо, хотя и без особой охоты:

— Приходите в воскресенье днем, попозже. Меня зовут Вителли, а мой дом — на горе, за деревней. Но лучше нам повстречаться здесь, в кафе. Я сам сопровожу вас.