Крестоносец
Шрифт:
До полудня мы проехали две маленькие деревушки - дождь и холод загнали их обитателей в дома, и деревни казались безлюдными, только собаки яростно лаяли на нас из-за заборов, - а потом сделали короткий привал и поехали дальше, по дороге, ведущей прямо на север. Повстречавшийся нам мелкий торговец подтвердил, что мы едем верно.
– Да, ваша милость, вам еще часа три езды, - сказал он, кланяясь.
– Еще до темноты будете в Борчинах.
Сэр Роберт дал ему монету, и мы поехали дальше. Дождь на короткое время стих, и даже солнце выглянуло из-за туч, но от холодного ветра, дующего со стороны гор, не спасал даже толстый промасленный плащ. Дорога была
Борчины оказались большой деревней. Крепкие срубные избы, окруженные потерявшими листву фруктовыми деревьями, ряды ульев во дворах и большие амбары при каждой усадьбе говорили о достатке жителей. Впрочем, сами жители не спешили высказать нам свое почтение. Наше появление не вызвало особого интереса: лишь несколько любопытных выглянули из дверей домов, чтобы поглазеть на нас. Чавкая копытами в густой грязи, мы въехали на центральный майдан, где располагались деревенский колодец, небольшая церквушка и постоялый двор, возле которого стояли с десяток телег, груженных бочками и пильняком. Как только мы подъехали ближе к гостинице, из дверей тут же выскочило несколько человек, изъявивших желание помочь нам с лошадьми. Я заметил, что среди вполне заурядных крестьянских лошадок под навесом квартировал великолепный рыжий конь под богатой попоной, пусть и сплошь забрызганной грязью. Сэр Роберт велел нам спешиться: грумы забрали коней, получили от рыцаря требуемую мзду, и мы вошли в таверну.
Холод и сырость загнали сюда много народу, и собравшиеся крестьяне тут же повыскакивали из-за столов, ломая шапки. Сэр Роберт велел им сесть, и мы пошли между столов поближе к огню - туда, где кто-то тренькал на расстроенном торбане, и нетрезвый мужской голос горланил под это треньканье песню следующего содержания:
В понедельник суп густой, А во вторник чай пустой. По середам требуха, В четверги сыр и уха. В пятницу свеклы чуток, По субботам слив пяток. В воскресенье лебеда - Так живу я, сирота!Голос то рычал медведем, то срывался на тоненький дискант, а поскольку певец еще и не заморачивался насчет того, чтобы соблюдать тональность и ритм аккомпанемента, пение получалось душераздирающее. Подойдя поближе, мы смогли разглядеть обладателя этого бельканто. На лавке, одной рукой обняв за плечи пьяненького старичка с торбаном, а в другой сжимая здоровенную братину с медом, сидел крупный бритоголовый и чернобородый мужчина лет тридцати, одетый в хороший бобровый полушубок, кожаные штаны и высокие верховые сапоги. Стол за его спиной был заставлен кувшинами из-под меда и завален обглоданными костями. Среди объедков поперек стола лежал длинный меч в черных кожаных ножнах. Наверняка это был хозяин рыжего коня, которого мы видели у коновязи.
– Так живу я, сиротаааа!
– провыл надрывно чернобородый последнюю строку своего эпохального хита, всхлипнул и залил свою печаль огромным глотком из братины. А потом он увидел нас, и его пьяные голубые глаза засветились радостью.
– Ба, господа фла... фламеньеры!
– вымолвил он заплетающимся языком.
– Гла... глазам своим не верю!
–
– спросил сэр Роберт, кивнув чернобородому.
– Ваше пение, сударь, весьма душещипательно.
– Это я с горя, - всхлипнул чернобородый.
– Третий день пошел, ваша милость, как сижу я в этой дыре и... пью. И пою. Душа моя... болит! Эй, дед, давай споем мою любимую...
– С горя говорите?
– Сэр Роберт жестом остановил старика, уже начавшего перебирать струны.
– Какое же горе может быть у собрата рыцаря?
– Ви... виноват!
– Чернобородый уставился на нас осоловелым взглядом.
– Прошу.... Откушать со мной! Э-эй, холопья, душу вашу мать! Вина и мяса господам рыцарям! Я... ик... плачу.
В глазах у сэра Роберта появились веселые огоньки. Между тем набежавшие половые начали быстро разбирать бардак на столе, готовя его под новую смену блюд и напитков.
– Так какое же у вас горе?
– вернулся к теме сэр Роберт.
– А горе в том, что меня... оскорбили!
– Чернобородый округлил глаза.
– Как последнего мужепеса, клянусь мечом Воительницы. Оп...опозорили и отвергли, презрели любовь мою и... эту, искренность.
– Кто ж посмел?
– Виноват, панове, я даже имя вам свое не назвал, - чернобородый, покачнувшись, встал с лавки и поклонился нам с грацией, которую, как и голос, позаимствовал у медведя. Росту он был небольшого, но в плечах был ширины необыкновенной.
– Байор Якун Домаш из Бобзиглавицы, герба Сломанный Меч, ваш покорнейший слуга.
– Я Роберт де Квинси, - ответил мой господин, - Моего спутника зовут Лукас Суббота, а оруженосца Эвальд.
– Весьма, весьма горд, польщен и счастлив... можно сказать, трепещу. Не побрезгайте выпить, милостивый государь... совокупно!
– С удовольствием, - сэр Роберт принял большую кружку с медом от подбежавшего слуги.
– Ваше здоровье, байор Якун.
– Истинно ваше!
– Домаш залпом осушил свою братину, ухватил с блюда кусок баранины. Пальцы его были унизаны золотыми перстнями с камнями самых ярких расцветок.
– Великое это счастье - встретить в такой дыре благородных людей!
– Так кто же презрел вашу любовь, сударь?
– Баронесса, - выдохнул Домаш и скривился.
– Стася фон Эгген, разорви ее демоны и сожри! А я ведь от всего сердца...
– Сочувствую, - сказал сэр Роберт с самым серьезным видом, но глаза его смеялись.
– Неудачное сватовство всегда выбивает из колеи.
– Я влюбился, - сказал Домаш, глядя на нас жалобным взглядом.
– Понимаете ли, панове, влюбился страстно и безумно. Баронесса Стася... она... Ооооооо!
– Тут Домаш поднял к потолку указательный палец.
– Клянусь честью своею, что много знавал девиц прекрасных и благородных, но не было среди них ни одной, подобной пани Стасе. Как увидел я ее, так и влюбился беспамятно... ик. Прошу вас, братья рыцари, пейте-ешьте!
– Позвольте, сударь, уж не о племяннице ли барона Лемперта вы говорите?
– О ней самой... чтоб ее лихорадка!
– Домаш возмущенно рыгнул.
– Я ведь как узрел ее на приеме у комтура Ольберта в Лашевском замке в канун Мире, так и покой и сон потерял, сердце мое любовью наполнилось до краев, и разум помутился. Ибо необычайной красоты, прелести и благородства она дева. Истинная царица. До сей поры, в холостяках я пребывал и ничуть о том не жалел, а тут решился. Месяц думал, и решился. Не стал сватов посылать, сам поехал в Халборг руки юной баронески просить. На тебе, выпросил, язви их дурная болезнь!