Крестопереносец
Шрифт:
В то время, все церковное начальство на Руси, назначалось исключительно Константинополем. Ехать в эти медвежьи углы особо никто не рвался, и Кондратия с удовольствием отпустили.
В самом Новгороде уже был Архиепископ, и подумав немного, помолясь, он назначил приехавшего тридцатитрехлетнего Константина епископом подведомственного Бежецка.
С тех пор, прошло уже пятнадцать лет, Архиепископу стукнуло семьдесят, стал он немощен, разумом небыстр, и почти всеми делами епархии заведовал отец Кондратий. Хотя, номинально, числился все еще рядовым епископом заштатной Пятины.
Вкратце – все. Кому
…
За столом в большом светлом доме старосты сидели четверо.
Сам староста Боромир, посадник Володимир Ярович, отец Константин и еще один человек.
Первые трое неспешно закусывали, вспоминая голопузое детство, и будто не замечали четвертого. Тот, прихлебывая из высокого кубка квас, ухмылялся в усы и молчал.
– Боромир, ну ты даешь. Третий Прибывший за год… Намазано у тебя чем-то, что ли?
– Да что, Ярович, виноват я? Они же сами...
– Да никто тебя не винит, успокойся. Просто, во всех прочих погостах да волостях, дай то бог, пятеро за пятнадцать лет. А у тебя…
– Может чуют они, что Боромир наш погуливал-пошаливал по молодости? Вот и тянутся к душе родственной. Все же как один – разбойники, - улыбнулся епископ.
– Ну, хватил ты, Кондратий… А ну, да, да… Отец Кондратий, конечно, отец… Ну, никак не могу привыкнуть, что отец меня на два года младше и буцкал я отца в детстве, по чем зря! – и посадник с епископом рассмеялись. – То, что было – быльем поросло. Никто не помнит ужо Борьку-Сажень. Нету Сажени, был, да весь вышел… А есть на его месте, уважаемый староста Боромир. Преданный и честный. Верно я говорю?
– Вернее не бывает, - широко улыбнулся староста, и появилось в его лице что-то такое… Хищно-хитро-веселое. – Но где клад, все равно не скажу. Да и нету никакого клада.
– Ну ты, жучара, ну жучара!!! Доиграешься у меня, додразнишься! – Володимир шутливо погрозил старшему товарищу по детским играм пальцем. – Вот сведу в пыточную…
– Да нету у тебя пыточной.
– Специально для тебя построю, и сведу. Выдам палачу перышко…
– Ты, Ярович, того… Не шути так. Я с детства щекотки боюсь, знаешь ведь. Кнута, клещей не боюсь, а про перышко… бррр… даже не говори.
В дубовую дверь застучали.
– Заходите! – крикнул хозяин. – Привели?
– Привели, привели… Ой… Мое почтение, посадник. Батюшка, благослави…
– Благословляю на дела добрые и жизнь по-божески, - перекрестил троих вошедших мужичков епископ. – А где гость-то?
– На дворе мнется, зайти боится.
– А чего боится? Били?
– Да как можно, юродивого немца-то!
– Отколь думаете, что немец?
– Да лопочет чего-то, бубнит, гудит будто немой, безъязыкий. Немец и есть.
– Боромир, ты же говорил на латыни он разговаривает?
– Да я чего? Я ихнее бормотание неразумию. Так, попадались по молодости… кхммм… Неважно.
– Ну ладно, - хлопнул в ладоши посадник. – Го посмотрим.
Глава 6. «2»
6. «2»
– Чего посмотрим? – спросил Боромир.
– А, да не обращай внимания, - махнул рукой епископ. – Вечно этот… ммм… раб божий, какие-то словечки вставляет. И где берет-то, где нахватался…
– Не придирайтесь. Пойдемте
И трое друзей вышли. А четвертый, так и не проронивший за все время ни слова остался. Посидел минутку, сгрыз пряник, запил ядреным квасом, уменьшился до размеров мышки, и спрятался за веник.
Константин за недалекую дорогу от сарая до дома старосты три раза отдыхал и десяток раз падал. Тело, будто чужое. Ноги заплетались, несильный ветерок сдувал на обочину, перешагнуть валяющуюся ветку – уже половина подвига.
В широком дворе, явно через-чур зажиточного пейзана, непреодолимой преградой стала лестница в четыре ступеньки, ведущая на крыльцо. Трое бородачей, видно, хотели помочь, а то и понести несчастного, но рыцарская честь не позволила Полбу принять помощь грязных пейзан. Хотя… Не таких уж и грязных. Почище большинства ноблесов будут, с удивлением и внезапной досадой отметил про себя барон. Но тут же поправился, телесно они может и чище, но ведь главное – чистота духовная, внутренняя. И тут с рыцарем-крестоносцем, воином Господним, не им тягаться. Даже и сравнивать смешно. За такое сравнение и по лбу можно. Даже нужно. Но не себе же…
Эх, найти бы местного барона, да преломить копье… Только, вот незадача, копья нет, доспехов нет, коня нет… Правильной координации движений и той нет. Вот и стоял Константин, переминался с ноги на ногу, цеплялся за перильца, а даже на первую ступеньку залезть не мог. От ярости и гнева на самого себя Полбу начало трясти. Крупную, бившую тело барона дрожь, любой не знавший бесстрашного рыцаря, легко мог принять за проявление панического ужаса.
Но Полбу – очень настойчивый рыцарь, привыкший превозмогать. И когда на крыльцо вышли трое приведших его мужичков, а за ними еще трое незнакомцев, Константин на карачках уже долез до третьей ступени. Белая полосочка, почти полностью опустела, в голове рыцаря шумело, перед глазами все плыло. Но он, не был намерен останавливаться на достигнутом. Вот перелезу четвертую ступень, там уже и умру, пообещал себе барон. Не раньше.
– О, когда ты говорил, что волосат он изрядно, я по-другому это представлял, - прогудело сверху.
Константин поднял голову.
Тот самый седобородый, который, как догадался умный рыцарь, командует местными пейзанами. Второй – явно человек благородный, сразу понятно по одежде, выражению лица и горделивой позе. И самое главное – священник. Черная ряса, на груди огромное распятье. Золотое. Видно, тот самый епископ. Пригляделся к распятью. Застонал. Еретический епископ. Отступнический. Греческий. Из тех, что Папу не чтят, на картинки молятся, и убивать во славу Христову не велят. Ну что за невезение?
Над головой священника сияет огромный желтый нимб. А над нимбом полуметровый столб. Палка с точкой.
Ладно, пусть будет хоть еретический, Константину с ним детей не крестить… Может подскажет как ближайший костел найти. Но сейчас… главное… последняя… ступень… Не из тех… людей… сэр рыцарь Серебряной Шпоры… что… сдаются… на пол пути… есть. Есть. ЕСТЬ!
В глазах резко потемнело, рука непроизвольно дернулась, и кончиком пальца задела рясу священника. В ушах раздался торжественный гул фанфар, сквозь темноту в глазах побежали буковки, пролетели миллионы искр, соткавшиеся в ненавистно-арабскую цифру «2».