Крестовый поход против Грааля
Шрифт:
Записи инквизиторов рассказывают нам только об «утешении Святого Духа» (Consolamentum Spiritus Sancti), торжественном эзотерическом священнодействии катаров {79} . Верующие могли при нем присутствовать. Верующие рассказали о нем палачам.
Катары осуждали крещение водой и заменили его «крещением духом» (consolamentum). По их взглядам, вода не могла иметь очищающего и преображающего действия, поскольку она вещественна. Они не верили, что Бог использует противное ему, чтобы освобождать людей от власти Сатаны. Они говорили: человек, который собирается креститься,
Consolamentum было целью, к которой стремились все «верующие» Церкви Любви. Оно даровало им «благую кончину» и спасало души. Если «верующий» умирал без «утешения», они считали, что его душа будет странствовать в новом теле — а великие грешники в теле животного, — пока в одной из последующих жизней он не искупит свои грехи и не станет достойным «утешения», чтобы потом от звезды к звезде приближаться к Божьему престолу.
Поэтому consolamentum проводилось с торжественностью, которая ярко контрастировала с простотой культа катаров.
Когда неофит выдерживал долгий срок тяжелых приготовлений, его приводили туда, где должно было проходить consolamentum. Чаще всего это была пещера в Пиренеях или Черных горах. На протяжении всего пути на стенах были укреплены факелы. В середине зала стоял алтарь, на котором лежал Новый Завет. Перед началом празднества и «совершенные» и «верующие» мыли руки, чтобы ничто не осквернило чистоту этого места. Все собравшиеся в глубоком молчании вставали в круг. Неофит стоял в середине круга, рядом с алтарем. «Совершенный», исполняющий обязанность священника, начинал обряд тем, что еще раз объяснял «верующему», принимающему «утешение», учение катаров и, предостерегая его, называл обеты (во времена преследований — будущие опасности), которые он должен будет принять.
Если «утешаемый» был женат, его жену спрашивали, готова ли она расторгнуть союз и отдать супруга Богу и Евангелию. Если «утешение» принимала женщина, этот же вопрос ставился мужу.
Потом священник спрашивал верующего:
— Брат, ты желаешь принять нашу веру?
— Да, господин.
Неофит преклонял колена, касался руками земли и говорил:
— Благослови меня.
— Господь благословит тебя.
Так повторялось три раза, и каждый раз «верующий» чуть-чуть приближался к священнику. В третий раз он прибавлял:
— Господин, моли Бога, чтобы он привел меня, грешного, к благой кончине.
— Господь благословит тебя, сделает тебя добрым христианином и приведет к благой кончине.
Потом новый «брат» торжественно давал обет.
— Обещаю, — говорил он, оставаясь на коленях, — посвятить себя Богу и его Евангелию, не лгать, не клясться, не касаться женщины, не убивать зверя, не есть мяса и питаться только плодами. Обещаю также без брата своего не путешествовать, не жить и не есть, а если попаду в руки врагов наших или расстанусь с братом моим, три дня воздерживаться от пищи. И еще обещаю никогда не изменить своей вере, какая бы смерть ни угрожала мне.
Потом он еще три раза получал благословение, а все присутствующие опускались на колени. Священник подходил к
Прислуживающий священник обращался к Богу с молитвой, чтобы на нового брата снизошел Святой Дух-Утешитель. Брата, принявшего «утешение», опоясывали крученой веревкой, которую он теперь должен был носить не снимая и которую называли его символическим «одеянием» {80} .
В конце обряда «совершенные» давали новому катару «поцелуй мира». Он возвращал его стоящему рядом с ним, тот передавал дальше. Если «утешение» принимала женщина, священник касался ее плеча и протягивал ей руку. «Чистая» передавала символический «поцелуй мира» соседу.
После неофит удалялся в пустынное место и 40 дней питался только хлебом и водой, хотя перед обрядом выдержал не менее долгий и строгий пост. Пост до и после принятия consolamentum назывался Endura {81} .
Если «утешение» давалось умирающему, два катара в сопровождении нескольких верующих входили в его комнату. Старший спрашивал больного, желает ли он посвятить себя Богу и Евангелию. Потом происходил обычный обряд и прощание, когда на грудь неофита клали белый платок и один из катаров вставал в изголовье, а другой — в ноги.
Часто случалось, что катары после принятия «утешения» во время поста совершали самоубийство. Их учение, как и у друидов, разрешало добровольную смерть, но требовало, чтобы человек расставался с жизнью не из-за пресыщения, страха или боли, но ради полного освобождения от материи.
Такой способ дозволялся, если в мгновение ока они достигали мистического сияния божественной красоты и блага. Самоубийца, оборвавший свою жизнь из страха, боли или пресыщения, по учению катаров, ввергает свою душу в такой же страх, такую же боль, такую же пресыщенность. Так как еретики признавали подлинной жизнью только наступающую после смерти, они говорили, что не следует себя убивать, чтобы желать «жить».
От поста к самоубийству — один шаг. Для поста необходимо мужество, а для последнего, окончательного уничтожения тела — героизм. Последовательность не такая жестокая, как кажется.
Посмотрим на посмертную маску «Inconnue de la Seine». Где страх смерти, боязнь чистилища и ада, Божьего суда и наказания? Хорошей христианкой она не была, так как христианство запрещает самоубийство. И жизнь ее не измучила — измученная женщина так не выглядит. Она была очень молодой, но жизнь высшая больше привлекала ее, чем жизнь земная, и ей хватило героизма убить тело, чтобы быть одной душой. Ее тело растворилось в мутной воде бытия, осталась только ее просветленная улыбка.
Смерть во время поста была глубоко осознанным самоубийством. Если человек в тот момент, когда говорил мгновению: «Остановись, ты так прекрасно!», не разрывал союза с Мефистофелем, дальнейшее земное существование теряло смысл. За этим стояло глубокое учение: освобождение от тела сразу же дарует высшую радость — ведь радость тем выше, чем менее она связана с материей, — если человек в душе свободен от скорби и лжи, властелинов этого мира, и если может сказать о себе: «Я жил не напрасно».