Крейсера
Шрифт:
– Прошу! – сказал Трусов, открывая тяжкие двери старинного японского храма. – Будете нашим гостем. Кстати, вы не слышали, что творится в Портсмуте? Японцы на улицах болтают, будто мир уже подписан… Проходите. Вот сюда. Смелее.
Внутри храма Хонго-Куди японцы раздвинули по углам своих позолоченных богов, а середину здания отвели для размещения пленных офицеров русского флота. Саша Трусов провел гостя в отдельный закуток, извинился за беспорядок в своей «каюте».
– Садитесь, – сказал он, показывая на раскрытый чемодан. – Решил разобрать свое барахло… Видите? Наследство былого времени, когда я фасонил на берегу. Отличный костюм,
– Мама? – переспросил Панафадин. – Я был знаком с вашей матушкой и с вашей сестрой. Мы виделись на вечерах в доме врача Парчевского на Алеутской, где я играл на виолончели. Помню, ваша матушка как-то сказала, что я очень напоминаю ей сына… то есть вас, Александр Евгеньевич.
– Возможно, – согласился Трусов-младший, оглядев Панафидина. – У нас комплекция одинакова… Что вы так смотрите?
– Я смотрю… – сказал Панафидин, перебирая вещи в чемодане. – Я смотрю и думаю. А если я все это заберу у вас?
– Зачем? – удивился Трусов.
– Чтобы передать вашей матушке.
– Каким образом?
– Самым обычным.
– Что вы задумали?
Панафидин примерил чужой воротничок к своей шее:
– Как раз впору! Однажды я бежал из плена… во время войны. Что, если я попробую бежать снова… в дни мира?
Возникла долгая пауза. Потом мичман Трусов быстро покидал в чемодан все вещи своего туалета и захлопнул его.
– Мне тоже приходила в голову такая безумная мысль. Но не хватало решимости… Забирайте все вместе с чемоданом. И вот вам мои деньги. Наверное, пригодятся.
Панафидин спросил как о чем-то обыкновенном:
– Что сказать вашей матушке?
– Пусть ждет. Я скоро вернусь.
– Но я вернусь раньше вас… если мне повезет!
Это был день 23 августа – день подписания Портсмутского мира. Япония переживала такие суматошные дни, столько было драк на улицах, столько демонстраций, митингов и пожаров, что полиции было не до какого-то «акачихе», который вечером погонял дженерикшу в сторону порта Осака…
В порту стояло несколько кораблей, ярко освещенных электричеством, но Панафидину предстояло определить, какой из них готов отдавать швартовы раньше других. Сейчас у мичмана был только один документ личности —это личная дерзость, которая иногда дороже любого пассажирского билета класса «люкс» (с ванною и двуспальной кроватью). Надо было не суетиться, дабы не привлечь внимания портовых охранников.
– Чем черт не шутит, – сказал себе мичман…
Уверенным шагом человека, знающего себе цену, Сергей Николаевич взошел по сходне французского парохода «Прованс», используя удобный момент, когда провожающие спускались на берег, а пассажиры с берега поднимались на палубу. При этом третий (или четвертый) помощник капитана, еще молодой парень, зазевался на женщин, и Панафидин, минуя его, слегка приподнял над головой котелок. После этого взбежал на променаддек, где фланировали некие господа с развязными дамами, важно передвигался китайский компрадор, гуляли две говорливые японки. Сейчас мичман благодарил свою мать, обучившую его французскому, и Морской корпус, который безжалостно втемяшил в него прочное знание английского. Поглядывая на мостик, Панафидин заметил, что крышка путевого компаса еще не была откинута, а капитан не спешил опробовать работу машинного телеграфа. Швартовы толщиною в руку человека, свернутые в «восьмерки», по-прежнему оставались завернуты на причальные
– Кажется, наше отплытие задерживается?
Компрадор прекрасно владел английским:
– Да, полиция Осаки сбилась с ног, разыскивая этих глупых американцев, которые на днях ограбили банк, убив кассира. А куда бежать с деньгами? Только в Шанхай… Потому-то все корабли, идущие в Шанхай, полиция подвергает осмотру.
Панафидин похолодел. Японцы, конечно, откроют его чемодан, в котором скомкано кимоно-хаори с блямбою русского военнопленного. Надо что-то придумать. Но… что? Все эти газетные басни о «зайцах», пересекающих океаны на кучах угля или в трюмах, где пищат крысы, хороши только для дураков, а Панафидин-то знал, что все бункера и трюмы перед выходом в море прочно задраены. Широкая, выстланная арабскими коврами лестница со стеклянными перилами уводила его в низ парохода…
– Чем черт не шутит, – уверенно повторил он.
Панафидин очутился в баре, полутемном и почти пустынном. Небрежно попросил виски. Через широкое окно он видел, что у трапа капитан уже принимал целую свору полиции и чиновников японской таможни. Сразу была убрана сходня, дабы пресечь сообщение с берегом. Мичман глянул вниз: если прыгнуть с корабля на причал, перелом двух ног обеспечен – высоко!
Вот теперь он обрел полное спокойствие.
– Еще виски, – сказал он гарсону.
Память мичмана еще хранила запах отвратного супа из перетертой редьки, в ушах не утихали дикие вопли японских грешников в военной тюрьме Фукуока: «Ха-ха-ха-ха…» И вдруг он заметил одиноко сидящую женщину поразительной красоты, которая держала в тонких пальцах бокал с крюшоном. «Где же я видел ее? – обомлел Панафидин. – Неужели это она?..»
Сразу вспомнился жаркий вечер во Владивостоке. Игорь Житецкий, спешивший с телеграфа, холодный кофе глясе в кафе Адмиральского сада… Да, да! Именно в тот вечер неподалеку от них сидела эта красавица, каким-то чудом перенесенная со Светланскай улицы в бар французского парохода «Прованс».
Издали он любовался обликом этой незнакомки.
Знания японского языка оказалось достаточно, чтобы понять фразу полицейского, долетевшую с верхней палубы:
– Начинайте обход с этого борта, двигаясь по часовой стрелке, чтобы закончить осмотр в ресторане для пассажиров…
Терять было нечего. Панафидин подошел к женщине:
– Я не знаю, кто вы, а вы не можете знать, кто я. Но ваш облик врезался в мою память еще со встречи во Владивостоке. Я офицер русского флота, бежал из японского плена. Если меня сейчас схватят, я буду снова заключен в тюрьму. А я еще молод, мне хочется домой… во Владивосток. Помогите мне.
– Хорошо, – невозмутимо ответила женщина и не тронулась с места, пока не допила крюшон. – Теперь следуйте со мною, – поднялась она, – и рассказывайте что-либо смешное…
Незнакомка провела мичмана в отделение первого класса; одна из смежных кают служила ей спальней.
– Сразу раздевайтесь и ложитесь, – указала она.
Очень громко щелкнули резинки ее корсета, отлетевшего в сторону, как унитарный патрон от боевого снаряда. В двери уже стучали – полиция! Панафидин затих под пунцовым одеялом, а его спасительница, чуть приоткрыв двери, позволила японцам убедиться в своей наготе.
– Но я уже сплю, – сказала она, – и было слышно, как, звеня саблями, японские полицейские проследовали далее…