Крид: Кровь и Пепел
Шрифт:
Дождь стучал по его плащу и пытался проникнуть под рясу, но он не чувствовал холода. Его лицо было невозмутимо, взгляд пуст, как у мертвеца, но в глазах горел не страх, а холодная, сверкающая целеустремлённость. Он был не просто воином, он был инструментом, и слугой кардила... По воле её...
Катарина, лежащая на его плече, была бледна, как полотно. Её дыхание было слабым, почти неслышным, но она была жива. И ему было этого достаточно.
Они шли мимо разрушенных зданий, мимо куч обломков, мимо раскиданных костей. Каждый шаг был шагом по грани между жизнью и смертью, но Виктор не сбавлял темпа. Его меч освещал путь, прорезая мрак, словно плотную ткань.
Дождь продолжался.
Проливной дождь хлестал по руинам Неаполя, смывая кровь и грязь, но не стирая следы ужаса. Воздух, пропитанный запахом разложения и металла, стал ещё тяжелее, ещё гуще от влаги. Осколки фресок и мозаик, изуродованные до неузнаваемости, лежали на земле, перемешавшись
Пройдя очередную улицу, Виктор неожиданно наткнулся на отряд охотников на нежить, плотно сгруппировавшихся на узком переулке. Тяжёлые латы, местами повреждённые и покрытые грязью, но всё ещё внушающие страх, покрывали их тела. Доспехи были кустарной работы, составленные из разных частей, подогнанные скорее для сугубо чистой практичности, чем для красоты. Оружие охотников также говорило об их хреновом снабжении: острые колья из тёмного дерева, местами обработанного серебром; серебряные кинжалы, некоторые с выгравированными рунами; тяжёлые молоты с зазубренными лезвиями; и длинный арбалет, готовый выстрелить серебряным болтом у самого меткого из группы. У нескольких охотников на поясах висели флаконы с тёмной, вязкой жидкостью — священная вода или что-то подобное насколько мог судить Крид ну или какая алхимическая бурда. Они приняли Виктора за тёмного мага или нежить.
Прежде чем он успел что-либо сказать, раздался резкий свист, и охотники мгновенно атаковали. Первый удар пришёлся на Виктора от арбалетного болта, но он легко увернулся, и серебряный болт вонзился в каменную стену, оставив после себя неглубокую трещину. Виктор мгновенно отреагировал: его меч, сияющий бледным светом, описал смертельную дугу, отсекая голову ближайшему охотнику. Тяжёлый молот пролетел мимо, задев только плащ. Виктор встретил следующий удар, отразив его своим мечом. Звон стали смешался с криками охотников, и улица превратилась в смертельный ураган. Он двигался с удивительной скоростью и грацией, его меч стал продолжением его тела, то отражая удары, то нанося смертельные контрудары. Один охотник пытался воткнуть в него серебряный кинжал явно желая проверить а не темная ли он тварь часом, но Виктор был шустрее и отскочил, а кинжал вонзился в камень. Следующий удар пришёлся на щит другого охотника, разбив его в пыль. Виктор уже не жалел их, он быстро и эффективно уничтожал обезумевших от сражений охотников, последовательно выбивая их одного за другим. Когда он закончил, улица была усыпана трупами и осколками раздолбанных доспехов, а Виктор, спокойный и всё так же невозмутимый, продолжил свой путь, оставляя за собой следы смерти и блеск зачарованного меча.
Проходя мимо места, некогда служившего капеллой, Виктор замедлил шаг. Теперь это были руины, хранящие печальную, почти утончённую красоту разрушения. Остатки здания, когда-то изящного и по своему прекрасного, стояли истерзанным скелетом, выжженным небесным огнём. Ангельские лучи, оставили после себя не просто разрушение, а причудливый, почти симметричный узор из трещин и сколов, напоминающий застывшую молнию, пронзившую
Это было место показательной казни. Ангелы, истреблявшие Неаполь, не просто убивали людей. Они выбирали самых грешных, самых порочных и устраивали им показательную казнь через повешенье. Виктор видел их: изуродованные тела, почерневшие от дождя и времени, что висели на остатках деревянных балок, словно мёртвые плоды на гнилом умирающем дереве; их чёрные силуэты напоминали застывшие во времени крики отчаяния. Лица искажённые агонией, были застывшими масками отчаяния и страха; глаза казались пустыми глубокими колодцами, в которых утонула вся надежда этого места. Но при приближении Виктора что-то сдвинулось. Некоторые из висельников зашевелились. Их чёрная, истлевшая кожа натянулась над костями, а в ужк пустых орбитах загорелись бледные огоньки. Они оживали. Это были зомби, одержимые местью ко всему живому, но тела их, истерзанные смертью и некромантией, были неспособны к активным действиям. Они двигались медленно, их члены дрожали от слабости, их крики были хриплыми и немощными. Это были призраки мести, застывшие в своей вечной агонии. Воздух здесь был особенно тяжёл, пропитанный запахом разложения и смерти. Свет его магии, прорезающий мрак, лишь подчёркивал трагизм данного зрелища, освещая каждую изуродованную деталь, подчёркивая изящество и уродство одновременно. Он не остановился, не задержал взгляд, но он ничего не забыл. Каждый труп, каждая изуродованная фигура были ещё одним доказательством безумия и жестокости произошедшего. И он помнил всё это, как помнил каждый шрам на своём теле. Он шёл вперёд, к своей цели, но тень этого места, тяжёлая и холодная, оставалась с ним, напоминая о цене выживания и о бесконечном кошмаре прошлого.
Им казалось, что всё в этом мире дозволено. Ангелы, спустившиеся с небес, с их холодным сверкающим оружием, с их безразличным к страданиям лицом. Они судили, они карали, они истребляли. Они решили, что их руки чисты, что их цели святы, что они вправе решать, кто достоин жизни, а кто – смерти. Они были слепы в своём высокомерии, глухи к мольбам, бессердечны в своей божественной ярости. Они забыли, что каждая жизнь драгоценна, что каждый человек – это вселенная, со своей историей, со своими мечтами, со своей болью. Они забыли, что даже божественная сила не делает человека неприкасаемым. Они забыли, что гордыня – это не всегда плохо. Гордость за свои достижения, за свою силу, за свой путь – это двигатель прогресса, это топливо для души. Но высокомерие… высокомерие ослепляет.
Они забыли, что даже ангелы смертны. Или, по крайней мере, уязвимы. Их небесная сила, казавшаяся бесконечной, оказалась ложной. Их безупречность, казавшаяся абсолютной, оказалась иллюзией. Они поверили в своё бессмертие, в свою неприкосновенность, и заплатили за это самую высокую цену. Они упали. И их падение было таким же беспощадным, как и их вознесение. Высокомерие сделало их слабыми, лишило их способности видеть истинную картину мира. Они стали жертвами своей же гордыни. Но они не были единственными, кто превознёсся над смертными.
Люди, наблюдавшие за ангельским безумием, тоже поверили в свою безнаказанность. Они тоже забыли о своей смертности, предаваясь распутству и разврату, зная, что ангелы сами вершат сей праведный суд. Они извлекали выгоду из хаоса, наживались на страданиях других, предаваясь своим тёмным желаниям. Они тоже позволили высокомерию ослепить себя. Они тоже превознеслись над остальными. Но и они ошибались. Даже в этом кошмаре, даже под крылом ангелов, смерть находила свой путь. Она находила их в домах, на улицах, в их грехах. Они поплатились за свою слепоту, за свою гордыню, за уверенность в безнаказанности. И их смерть была не менее ужасна, чем смерть тех, кто погиб первым от руки ангелов.
А я… я помню, что такое гордость. Гордость за свои действия, за свою силу, за свой путь. Но я также помню, что высокомерие – это путь к гибели. Это слепота, которая ведёт к падению, а затем и к закономерному вымиранию. Настоящая сила – в балансе, в понимании своей своей истиной слабости. И этот баланс – лучший якорь в бушующем море жизни и смерти. И этот якорь становится ещё крепче, когда есть ради кого и чего тебе жить. Когда есть люди, за которых ты готов отдать свою жизнь, когда есть цель, ради которой ты готов преодолеть любые препятствия. Это и есть настоящая сила, настоящее бессмертие – не в теле, а в душе. И это то, чего ни ангелы, ни люди, забывшие о своей смертности, никогда не понимали.