Крик ангела
Шрифт:
Недостатком пребывания в человеческой оболочке Кроули было ощущение боли и холода. Очень больно и очень холодно. И темно. Вообще темно, на всех уровнях, у него ведь только слух и остался. И только горячие пальцы — свои/чужие пальцы, — что обжигали чужую/свою ладонь. Единственное теплое. Холод и темнота были повсюду. И боль тоже. Но если холод и темнота просто были, то боль наступала, выкручивала, кололась, дергала.
Азирафаэль не выдержал и позволил проклюнуться собственным глазам — не всем, конечно, всего-то пяти или шести, и даже не десяткам: не хотелось тратить лишние силы, трех-четырех вполне достаточно.
Эфирно-оккультная спарка на этом уровне казалась темно-серой, почти черной, плотной и очень тяжелой. И она тоже была болью. Каждый шип норовил уколоть не только острым кончиком — они все оказались усеянными еще и тысячами мелких иголок, каждая из которых норовила выстрелить своей разновидностью боли, царапнуть, проколоть, зацепить. Они делали больно бездумно и не разбираясь, всему подряд, что пыталось к ним прикоснуться — и эфирному телу Азирафаэля, и человеческой оболочке Кроули… а потом и Азирафаэля, когда удалось протолкнуть этот колючий тяжелый шарик по сцепленным пальцам, через чужие/свои в свои/чужие. И дальше.
Последним направленным импульсом Азирафаэль пристроил тяжелый шипастый шарик поближе к тому месту, где в человеческой оболочке располагалось сердце, своеобразный энергетический центр. Большего в своем/чужом теле он отсюда сделать не мог.
Зато в чужом/своем — мог. И очень даже.
Например, отследить самые яркие источники боли и постараться их по возможности нейтрализовать. Не потому, что больно (хотя и больно, да, очень, хорошо, что Кроули без сознания, ему это сейчас вообще лишнее). Боль это просто боль, просто маркер неблагополучия, сигнал о нарушении, которое необходимо устранить. На нее не стоит обращать внимания… нет, не так, обращать внимание как раз надо, иначе как отследить и устранить причину? А вот подчиняться — не надо. Потому что боль — это просто боль. Просто сигнал. Словно аварийный маяк, сигналящий: вот здесь! Остановись! Обрати внимание! Опасная зона!
Больно все. Дышать. Глотать. Быть. Но боль это просто боль. Просто сигнал. Обратить внимание. Исправить…
Для начала погасить самые жаркие очаги воспаления — изнутри их было отлично видно и не приходилось гадать, какой опаснее. Вот эти два, конечно же, в первом вон даже чернота завелась. Ими и займемся, остальные подождут. А боль — это просто боль, она важна лишь постольку, поскольку является сигналом, не более…
— …А другие решили иначе. Что вмешиваться и помогать друг другу можно и даже нужно — и у них получилось лучше. И они стали вмешиваться, снова и снова. И даже — о ужас! — критиковать его собственные творения. И — что, наверное, было для него еще ужаснее — пытаться ему помочь. Ему! Ангелу Утренней Звезды, Первому из равных! Наверное, это и было последней каплей…
Каплями — хотя Азирафаэль и надеялся, что не последними, — для Кроули была одежда. Хорошими такими, существенными каплями.
Изнутри было особенно хорошо заметно, что одежда Кроули являлась частью самого Кроули: она ощущалась словно слегка отслоившаяся кожа, местами подсохшая и омертвевшая, местами вполне живая и даже сохранившая чувствительность. Поэтому Азирафаэль просто втянул ее в тело, рассудив, что даже эти крохи сейчас не будут лишними, а какую-нибудь пижамку он начудесит уже потом, вернувшись в свою оболочку и восполнив силы хорошей кружкой горячего шоколада или хотя бы какао. Чтобы никому не обидно…
— …Конечно
Умение исправлять… Азирафаэль дорого отдал бы за это умение. Потому что до сих пор у него получалось не так чтобы очень. Да и наверняка это было самообманом — ну, все, что ему примерещилось утром.
Просто показалось. От переутомления и острого желания хоть каких-то улучшений. Он так устал и настолько обезблагодател, что почти ничего не чувствовал — ни своей человеческой оболочкой, ни силовыми стяжками эфирного тела, которыми он сегодня утром, уже вернувшись в себя, осторожно откатывал обратно через свои/свои и чужие/чужие пальцы свинцовый шипастый шарик, но… Но тот вроде бы действительно меньше кололся. И видимая между шипами поверхность была далеко не такой гладкой, как вчера.
Нет. Вряд ли одной ночи в чужом, пусть даже и насыщенном благодатью теле этой колючей спарке могло хватить для заметных изменений. Скорее всего, показалось. Хотя и силы, и благодать она вытянула как промокашка — тело стало словно тряпочное, Азирафаэлю с трудом удалось подняться и сделать два шага до появившегося лифта. Хорошо, что в кабинете Всевышнего на этот раз изначально были кресла.
Думать о том, что скоро вчерашнюю процедуру придется повторить, не хотелось. Лучше думать о Люцифере. И пытаться освоить предложенную Всевышним концепцию ненависти — Она ведь вроде бы всерьез предлагала ее освоить на ком-то, если Азирафаэль правильно понял, а Люцифер пока самая подходящая кандидатура, вот и Всевышний наверняка не случайно так много о нем говорит. Кого и ненавидеть-то, если не его? Кроули бы наверняка согласился.
Кроули…
Азирафаэль вздохнул, глядя в окно, — солнце уже полчаса как спряталось за отливающую сизым скалу, и теперь на морской пейзаж можно было смотреть без риска повредить глаза. Не то чтобы он очень сильно переживал, что, похоже, опять разочарует Всевышнего — последнее время у него вообще мало о чем получалось сильно переживать, — но все-таки слегка огорчался по этому поводу.
Он пытался. Он честно пытался. И был, как ему казалось, довольно близок к заветной цели…
Но так и не смог возненавидеть. Даже Люцифера.
— Ненависть — это его изобретение. Как и месть. Ему всегда удавались такие… штуки. Кстати, тебя не удивляет, что мы с тобой сегодня почти весь день говорим исключительно о Владыке Преисподней? И это, заметь, не где-нибудь, а на Небесах. Вернее, конечно, Я говорю. Но все-таки на Небесах, заметь. Не удивляет? Жаль. А я так надеялась, что ты спросишь. Ну или хотя бы удивишься. Ждала. А ты молчишь.
Всевышний взяла со столика бокал с чем-то золотистым, качнула, пригубила. В воздухе пряно запахло нектаром.
— И я бы тогда тоже могла спросить в ответ, Азирафаэль, бывший Хранитель Огненного Меча… — Всевышний смотрела на него в упор поверх бокала, и взгляд Ее напоминал тот самый свинцовый шипастый шарик: такой же тяжелый и такой же колючий. — Почему в Моем Кабинете, в коем нет никого, кроме нас двоих, сегодня весь день довольно отчетливо припахивает Преисподней? Что бы ты мне на это ответил, если бы я спросила… конечно, лишь после того, как первым спросил бы ты, а, Азирафаэль?..