Крики солнца

Пушкарева Юлия Евгеньевна

И эссе, соответственно, не написал. Вместо портрета Робеспьера и гильотины перед глазами у него мелькали кораллы, статуэтки и брелоки с магнитами. И лимоны - вездесущие лимоны. В такие моменты он искренне думал, что ненавидит Сорренто.

Но даже Луке, не то что родителям, нельзя было это сказать.

– Простите, профессоресса, - сказал Гвидо, состроив любезно-смиренное лицо. Репутация в лицее у него была получше, чем у Луки (по крайней мере в плане дисциплины - об успеваемости говорить не приходилось и не хотелось), поэтому и опыт "состраивания лица" сложился шире и разнообразнее.
– Поезд опоздал. Забастовка.

Недовольство машинистов

или работников железной дороги было самой универсальной причиной для объяснения опозданий и задержек. Circumvesuviana, грязная, шумная, полная туристов, продавцов сувениров (братья по несчастью...), искателей прибыли из Бангладеш и Нигерии, исправно возила Гвидо из Сорренто в Неаполь пять дней в неделю - так исправно, что он уставал. Зная наизусть дорогу длиной в час, трудно было любоваться пейзажами, особенно в утренней тесноте и вони чужого пота. Но раз или два в месяц, а иногда и три, неизбежно случались забастовки. Весьма удобно: даже без справки о болезни можно пропустить. Гвидо помнил, как год назад благодаря забастовке провёл чудный день с Лукой и Анджело, своим кузеном. За утро они взмокли у волейбольной сетки на пляже (футболу Гвидо предпочитал волейбол - поэтому родители, одноклассники и младшие сёстры считали его не то чтобы идиотом, но слегка неполноценным), а вечер проторчали за игровой приставкой. Был самый обыкновенный, будний четверг, что только усиливало удовольствие.

Однако с тех пор ни одна забастовка железнодорожников не прошла без работы в магазине. Теперь Гвидо радовался им значительно меньше - и почему-то стеснялся объяснить ребятам, почему.

Глаза Грозной Эспозито за стёклами очков опасно сузились.

– Забастовка была на прошлой неделе, если не ошибаюсь. Вы ничего не перепутали, синьор Бруни?

Гвидо опустил глаза. Лука смущённо закашлялся.

– Другая забастовка, он хотел сказать. В Сорренто. Бастуют паромщики, и часть путей перекрыли. Простите.

Эспозито вздохнула с раздражением - наверное, не желая дослушивать его вдохновенное враньё. Маленькие глазки Луки в моменты лжи блестели с чрезмерной очевидностью. Гвидо незаметно пихнул его локтем.

– В класс, молодые люди, - коротко распорядилась Эспозито.
– Мы едва начали обсуждать результаты теста, так что вы мало пропустили.

Результаты теста... У Гвидо заныло под ложечкой. Он знал, что завалил. Знал так же хорошо, как то, что ненавидит жёлтый цвет и запах лимонов.

Тест тоже проверял знания о Великой Французской революции, и он не был уверен ни в чём, кроме вопроса о главном лозунге. "Свобода, равенство, братство". Помнится, тогда ему пришла в голову злая мысль: действуй этот лозунг в современной Италии - всё было бы по-другому. А кое-кому из представителей туристического бизнеса (и, прости Дева Мария, туристов) не помешало бы существование гильотины.

– Ты чего?
– шепнул Нунцио, пока Гвидо выковыривал из сумки, медленно умирающей от старости, учебник и тетрадку.
– На тебе лица нет.

Нунцио много читал и любил умные фразы. Ещё любил политику (всегда смотрел новости - будто сорокалетний), знал обо всех саммитах, санкциях и прочих высокопоставленных разборках. Интересовался футболом. Точнее, не то чтобы интересовался - уважал "как часть национальной культуры", по его собственному выражению.

В общем, у них было мало общего.

– Ничего, - соврал Гвидо.
– Всё окей.

На самом деле, всё было далеко не "окей". Приступы ненависти ко всем вокруг - беспричинной, жестокой, до сведённых ноющих скул - в последнее время повторялись

всё чаще. И не давали ему покоя. Иногда приходили даже во сне. Однажды Гвидо приснилось, как он убивает отца, а потом его молотком разбивает по очереди все прилавки "Marin'ы". Он проснулся от страха и тошноты.

Вдруг вспомнилось, что на майке той девушки-китаянки - с тихим голосом и грустными глазами - был знак пацифизма. Она всё ещё в Сорренто или нет?.. Вот бы узнать...

– Гвидо Бруни - шестьдесят два процента, - объявила Эспозито, положив перед ним исписанный лист.
– Удовлетворительно, но Вы могли бы и лучше.

НЕАПОЛЬ . МРАМОР

Ночи были душными, воздух - влажным, и просыпалась она на почти промокших простынях. За окном серел купол кафедрального собора, из-под которого в положенные часы гулко звонили колокола. Собор, можно сказать, прирастал боковой стеной к их дому: так близко, что сначала не верилось. Если Вика и Нарине, уже проснувшиеся, лежали каждая в обнимку со своим телефоном (Нарине, впрочем, иногда с английским романом - вопреки тому, что закладка в нём зрительно не перемещалась), она первым делом шла к окну и раздвигала шторы, чтобы взглянуть на купол. Между камнями кладки семнадцатого века рос мох и шумно общались голуби. Вблизи купол был невзрачным, потемневшим от старости - особенно в пасмурную погоду, - но она привязалась к нему, точно к старому приятелю. Через неделю-другую уже тянуло спросить: come stai, дряхлый?..

Ей снились сумбурные, беспокойные сны, но она почему-то не запоминала их, в отличие от дома. Возможно, потому, что чересчур уставала от впечатлений за день - от их обилия легко было захмелеть. Город давил на все чувства сразу: красота залива, Везувия на горизонте, извилистых улиц и средневековых церквушек выкалывала глаза, шумы забирались в уши, а обоняние атаковала вонь мусора вперемешку с запахами непозволительно вкусной и жирной еды. В первые дни она гуляла исключительно с Викой и Нарине, боясь заблудиться, но потом отважилась на одиночные вылазки - и не осталась разочарованной. Она постигала Неаполь сама, пешком, изнутри, испытывая странное, немного грустное наслаждение. Как будто нашла что-то очень родное, зная, что до извержения вулкана осталась пара часов.

Благо, объём свободного времени позволял гулять - и сначала в него тоже просто не верилось. Ей нравилось теряться в толпе, брести и брести, практически не думая. Ко всему прочему, отношения с дамой-профессором складывались напряжённо, и она пользовалась любым шансом сбежать, ибо даже за годы общежития не научилась переваривать атмосферу скандала.

На первом занятии курсов преподавательница-итальянка попросила вкратце рассказать о себе, и она, разумеется, впала в ступор. Рассказывать о своей диссертации? О незаконченной эпопее-фэнтези? О (прости Господи) уходящих в дурную бесконечность перипетиях с Т.?..

Она промямлила что-то короткое, вежливо-скучное. После ответов венесуэлки, испанца и пятерых китайцев звучало, наверное, скучно вдвойне.

– Завтра воскресенье, бесплатный вход в Археологический!
– возбуждённо прошептала Вика, пнув её под столом. Для Вики было важно не столько увидеть что-то конкретное, сколько посетить как можно больше достопримечательностей, "наесться" Италией до отвала. Ей вечно было мало всего: моря и музеев, бутиков и баров с кофе и сладостями. Русская черта, если вдуматься - эта жадная безмерность.
– Пойдёмте-пойдёмте-пойдёмте?