Криминал-шоу. Повести
Шрифт:
– Э, вставай, прастудишься.
Хотя боль уже чуть-чуть утихла, стала терпимой, Игорь, драматично морщась, перевернулся на колени, распрямился, вскарабкался на стул, очки поправил. Импортные «хамелеоны» каким-то чудом пока выдерживали перегрузки.
Держась обеими руками за живот, Игорь сделал ещё одну попытку рассеять туман.
– Послушайте, – обращаясь к золотоносному горцу, как можно убедительнее, деловито начал он, – вы, милейшие, меня, видимо, с кем-то спутали, а? Я – Половишин Игорь Александрович. Я – журналист. Я на телевидении раньше работал, сейчас – в газете. Меня многие в городе знают. Вон же удостоверение, там фото. Да вы что, нашу «Городскую газету» совсем не читаете? Во вчерашнем номере
Игорь снова начал сбиваться. Молчание и неподвижный взгляд горного князя давили, угнетали. От этого человека исходили какие-то волны, парализующие волю Игоря. Да что там вилять: этот волосатый немногословный человек вызывал тоскливый страх, потаённый ужас. Игорь уже шестым, седьмым, двадцатым ли чувством понимал: этот грузин, армянин или азербайджанец – чёрт их там отличит! – в любой миг может перекрыть ему, Игорю, кислород. Он властен почему-то над его, Игоревой, жизнью…
Вдруг с улицы донёсся лай собаки, какой-то шум, послышались голоса, затем – троекратный стук в гаражные ворота. Главарь кивнул, жирный подхватил без разговоров Игоря, вздёрнул со стула, подтолкнул. Светлочубый уже поднял узкий щит над смотровой ямой, сбежал вниз. Игорь, подгоняемый мощными тычками, чуть не полетел вниз головой, дробно пересчитал крутые ступени, увидел в боковой стенке уже открытую низкую дверцу, из которой вырвался свет. Толчок меж лопаток, ещё дробь по лесенке ступенек в шесть, и Игорь очутился в новой обстановке.
Вместительная комната-бункер, стены и пол обшиты деревом. С потолка, между плитами перекрытия, свисает, опираясь на столбики-подпорки, ящик смотровой ямы. Возле стены – раскладушка с голым матрацем и тонким одеялом. Над ложем стена сплошным ковром улеплена рекламными порнушными плакатами. В углу громоздятся картонные разнокалиберные коробки. И всё.
Игорь сразу прошёл к коробкам, присмотрелся – некоторые распечатаны. Он открыл одну, вторую: баночки крабов, икры, шоколад… А это что? Что такое. Господи Боже мой?!
У Игоря желудок сладко вздрогнул, кадык дёрнулся – «Плиска»! Целых два ящика! Один уже початый. А это? Мамочка моя – «Чио-Чио-Сан»! Три с половиной коробки изумительного болгарского вермута! Со дня собственной свадьбы Игорь его не видывал и не вкушал… Впрочем, сначала – коньячку-с!
Он выхватил бутылочку-красавицу, нежно, но безжалостно свернул ей золочёную головку и, запрокинув тяжёлую голову, со сладострастием глотнул – раз, другой, третий. Еле принудил себя оторваться на середине пути. Огненный живительный поток помчался по всем жилам, жилочкам, венам, артериям, капиллярам, нервным волоконцам и прочим внутренним путям-дороженькам во все уголки исстрадавшегося тела. Игорь, не выпуская драгоценный сосуд из рук, прихватил ещё пару шоколадок, отправился к раскладушке, уселся, пристроил угощение рядышком на полу и решил трезво всё обдумать. Пока голова как раз хорошенько прочистилась. Вскоре, когда все полкило «Плиски» всосутся в организм, думать и соображать станет лень.
Так, сколько сейчас? Ага – начало второго. Это что же получается? Выходит, менее часа прошло, как завертелась эта нелепая карусель. Значит, он находится где-то в городе…
Что-то мешало сосредоточиться, отвлекало. Ах, чёрт! Это поганое пиво давит-толкается, спешит освободить место благородным напиткам. Тэк-с, тэк-с… А где? Куда? Крикнуть, что ли? Хотя, впрочем, шуметь не стоит. Во-первых, коньячок сразу отберут – можно не сомневаться. А во-вторых, сверху доносился всё возрастающий разговорный шум. Слов не разобрать, но что-то там назревало. Ну их, бандитов!..
Во, точно – бандиты!
Мысли уже завихрились. Что-то надо сделать срочное… А! Игорь хлебнул ещё добрый глоток «Плисочки», выкарабкалсяиз раскладушки, обошёл камеру по периметру, заглянул под столбики-подпорки. Этой – как её? – параши нигде не видать. А поджимает уже – ну! Тэк-с, тэк-с… Говорят, голь на выдумки хитра. Игорь покопался в коробках, узрел знакомую этикетку на жестяных банках – растворимый кофе в гранулах. Вспорол упаковку, выудил одну банку, вскрыл. Затем, вынув ещё несколько банок, рассыпал по дну коробки заморский крупнозернистый порошок… Через пару минут всё уже было сделано и – шито-крыто. Вот как ынтыллихенция поступает, когда её прижмут и прижмёт!
Пока Игорь сосредоточенно и увлечённо отдавал дань природе, шум наверху усилился. И вдруг – истошный вскрик. Игорь на полпути к раскладушке замер, вслушался. Что-то зло заорал жирный – своё «пидор!», наверное. Что-то грохнуло, и опять – вскрик-стон. Так жалобно и бесстыдно кричат слабые духом люди от невыносимой физической боли. Мамочка моя! Что это там происходит? Кого убивают, что ли? Спина покрылась испариной. Текло обильно и по лицу. То ли в бункере жарко, то ли страшно аж жуть. Он вытер лицо отвоёванным платком, кинулся к спасительной бутылке, хлебнул. Оставалось уже на донышке. Новый стон-вскрик сверху. Игорь вздрогнул. А может, это они комедь ломают – испытывают его, запугивают?
И как же бы, в самом деле, испугаться наконец всерьёз? Уже понятно: его приняли или за своего, но из другой партии, или за мента. Он – ни тот и ни другой: чего ж бояться-то? Чёрт возьми, и надо же было с этим дурацким «Зенитом» вылезти! Правдоискатель хренов!.. А чёрт с вами со всеми – жрать хочется!
По традиции, обильно опохмелившись, Игорь ощутил обвал зверского голода. Он с треском расчехлил толстую импортную шоколадку – французская вроде, «Принцедор», – вонзил в неё зубы. И тут сквозь перекрытия ввинтился женский крик-визг, но не жертвы – палача: угрожающий, злобный, безжалостный. И вслед – мужской крик боли. Ого, это что-то новенькое… А ну их!
Привычный туман уже плотно укутывал мозги. Чувства притуплялись-тупились всё больше. Игорь дожевал шоколадину, выцедил остатний коньяк, пустую стеклотару запихал поглубже под раскладушку, скинул туфли, пристроил очки в изголовье, подвесил на пружинку, и с облегчением растянулся во весь рост. Раскладушечка-душечка – дело привычное. Он, по-покойницки скрестив руки на груди, сразу отключился, в момент отправился на экскурсию в царство покоя, мира и тишины. Последняя мысль мерцнула – как бы брюки не помять – и канула в тьму. Какие, к бесу, брюки – живому бы остаться…
Дальнейшее Игорь воспринимал смутно и обрывочно. Его трясли, тормошили. Кто-то над ним орал и матерился. Его били. Да, били. Ох, как били! И он плакал – от бессилия, унижения, боли. Да, он плакал, он выл и матерился в ответ, ненавидя, не боясь своих истязателей. Сволочи вы! Пидоры! Суки вонючие! Гниды поганые! Дегенераты яйцеголовые! Дебилы протухлые! Инфузории туфельки! Олигофрены! Вы кого бьёте?! Вы на кого руку подняли?! Вам, черномазым, вам, педерастам хвостатым, только дворниками работать! Вам землекопами, грузчиками пахать! Золотарями! А вы – хозяева жизни? Вы меня презираете? Ах, болваны! Ах, тупицы! Вот кретины! Идиоты слюнявые! Недоумки паршивые! Дубьё стоеросовое! Они меня бить вздумали – по голове! Ах, гады!..