Криминалистка

Ветрова Мария

— Бог вам судья… — сказала она, тяжело подымаясь со стула. — Могу я идти?

— Да. Только вначале я вам пропуск подпишу, давайте его сюда.

Больше она не произнесла ни слова. В ответ на мое предупреждение о том, что ей, вероятно, придется по ходу дела приезжать сюда еще не раз и не два, только обреченно кивнула головой.

Потом Коломийцева ушла, оставив после себя целую кучу вопросов, ответы на которые еще только предстояло найти, и какую-то особую, ноющую тяжесть в моей собственной душе… Все это еще предстояло обдумывать и обдумывать… Стакан с водой по-прежнему стоял на моем столе целехонький —

пить воду Коломийцева почему-то не стала.

А спустя минуту после ее ухода раздался наконец долгожданный звонок от Родионова.

— Светик… — Голос Виталика был так же, как и вчера, теплым и каким-то «домашним»…

— Господи, — перебила я, — наконец-то! Если память мне не изменяет, созвон намечался на одиннадцать тридцать!

— Прости, но именно сегодня у нашего Килина случился приступ трудолюбия, и он затеял внеплановую летучку как раз на упомянутое время… Светик, зато я выяснил все, что нас интересует!

— Не может быть! Неужели у вашего дяди Вани такая блестящая память?

— Нет, конечно! Просто именно двенадцатого ноября его постояльцы, оказывается, организовали себе культпоход в театр и на двух машинах ездили в благословенную столицу… Все, кроме Колышникова.

— И Лиля ездила?

— И Лиля…

Почему не ездил Колышников, можно было и не спрашивать — и так ясно. И, подавив раздражение, вспыхнувшее при имени блондинки, я продолжила:

— В какой театр они отправлялись и когда вернулись?

— Отправлялись на Таганку, куда билеты на всех доставала по блату Григорян. А вот вернулись — кто когда. Лиля, Борис и Ираида Сергеевна возвратились только утром, решив переночевать в Москве. Доктор — поздно ночью, но вот во сколько, Иван Иванович просто не знает. Знает только, что утром Маран вышел к завтраку — довольно заспанный, но вышел…

Я вздохнула, поняв, что именно мне-то и придется сегодня же повидаться если не со всеми «пансионерами», то уж с Григорян-то точно. Хоть и не хочется, а деваться некуда…

— Светик… — снова завелся Родионов. — Знаешь, такая тоска гложет… Вранье, что время притупляет боль… Разве что забрасывает сверху своим хламом! Стоит эту кучу скинуть, и…

— Виталий, я, между прочим, на работе…

— Ты хоть на работе, хоть дома — от темы ускользаешь одинаково ловко, — усмехнулся Родионов по ту сторону провода.

— Я совсем не напрасно просила тебя не касаться ее в ближайшее время. А поскольку ты мою просьбу пропустил, видимо, мимо ушей, вот и приходится, как ты выразился, ускользать… Виталий, пока! У меня сегодня дел — просто немерено!

— Я люблю тебя, — сказал он и положил трубку.

Какую-то секунду, очень коротенькую, я слушала их частую дробь, прежде чем вернуть трубку на рычаг.

— «Все смешалось в доме Облонских», — констатировала вслух и, не позволяя более себе расслабиться, нажала нужную кнопку селектора.

— Дежурный Сидоренко слушает!

— Мне нужна машина, лучше «разгонная», без «мигалки», минут через пятнадцать.

— Есть! — ответил Сидоренко, узнавший меня по голосу, а я попробовала созвониться с Володей, но безуспешно: телефон в УВД был занят намертво, а «трубой» я пользоваться не стала, поскольку на самом деле рассчитывала вернуться от Григорян, в гости к которой собралась, к тому моменту, как ребята объявятся

в прокуратуре. Кроме Володи и Катьки я ждала сегодня еще и Николашу, и следователя УВД Петракова, занимавшегося в данный момент архивом агентства. Петраков был умницей, очень профессиональным следаком, разве что воображения ему чуть-чуть не хватало… Но положиться на него было можно всегда. Тщателен до педантизма… Будем надеяться, что к моменту назначенного мной совещания вернуться в прокуратуру я успею. Будем также надеяться и на то, что в конце дня мне уже будет что доложить Грифелю…

Ираида Сергеевна Григорян жила у метро «Университет», в когда-то весьма престижном, «писательском» доме. Впрочем, сейчас он, вероятно, тоже считался престижным, хотя большинство тружеников пера свои квартиры в нем, действительно шикарные даже по нынешним временам, давным-давно распродали и переехали в жилища попроще…

Актрисе я позвонила уже с дороги, по «сотке»: в одну из наших прогулок по саду пансионата она сама уверила меня, что ведет преимущественно домашний образ жизни и никогда не выходит из квартиры раньше трех-четырех часов дня. Даже в магазины.

Судя по тому, что трубку Ираида Сергеевна взяла сразу, после первого же гудка, так оно и было. Уж не знаю почему, но мне она обрадовалась — на первый взгляд искренне, но сама я теперь ни на секунду не забывала, что имею дело с актрисой…

— Проходите, только не пугайтесь… Что будете пить, чай или кофе?

— Кофе, — ответила я, исподтишка оглядывая прекрасно обставленную прихожую со старинной или просто сделанной под старину стенкой для одежды и обуви и роскошным зеркалом до самого пола. Зеркальное стекло показалось мне каким-то не совсем обычным, вроде как чуть темнее, что ли… Григорян мою заинтересованность заметила и немедленно пояснила:

— Это стекло покрыто настоящим серебром и почти не искажает отражение… Рама — более позднего изготовления, хотя в точности копирует «родную»… В общем, антиквариат.

— Вы хотите сказать, — спросила я, — что любое зеркало в той или иной мере искажает отражение?

— А вы разве об этом не знали? Да, это так! И на самом деле никто из нас реального представления о собственной внешности не имеет… А лучшими по этой части были итальянские зеркальные стекла шестнадцатого-семнадцатого веков.

— Венецианское стекло? — вспомнила я.

— Верно! — Она улыбнулась и поправила ворот дорогого бархатного халата, в котором меня встретила. — Мой муж когда-то заплатил за это зеркало, да еще в никуда не годной раме, бешеные по тем временам деньги… Проходите, Светлана Петровна!

Мы очутились в просторной, уставленной цветами в горшках и даже кадках гостиной с эркером. В общем-то, именно такую обстановку в ее доме я и ожидала увидеть: тяжелую старинную, не позднее начала девятнадцатого века, мебель, несколько картин на стенах — разумеется, все подлинники. Лично я определила из имеющихся четырех — две: явный Сезанн и тоже явный, но неизвестный мне Врубель… На последнем из упомянутых полотен изображена была женщина, чем-то смутно напоминающая издали Ираиду Сергеевну, а вблизи, как это и водится у Врубеля, портрет выглядел как мешанина разноцветных мазков. Я вновь отступила на пару шагов, едва не наткнувшись на какой-то комодик, и залюбовалась неизвестной мне работой гения…