Криминальный талант
Шрифт:
Рябинин думал, о чем еще спрашивать. И как спросить. Есть выражение — потерять свое лицо. С Рябининым иногда такое случалось, когда он попадал в совершенно незнакомую ситуацию. Сейчас у него это лицо тоже пропало, хотя он сидел в своем кабинете и занимался своим кровным делом.
— Расскажи, как с ним встретилась, где, когда?
— Да не знаю я Кукурикина, гражданин следователь!
— А может, у твоего знакомого и была фамилия Курикин, а? Ты же не спрашивала.
— Он говорил, да я забыла. Только не Кукурикин. Или Ослов, или Ишаков,
Рябинин решил потянуть цепочку с другого конца:
— А зачем жила в чужой квартире?
— В какой квартире? — сделала она наивно-распахнутые глаза.
— Ну уж тут дурака валять нечего: сотрудник тебя видел, понятые видели…
— Верно, — усмехнулась она, — тут железно, надо колоться. Подобрала ключи, да и пожила малость. Просто так, от скуки. Это преступление небольшое.
— Небольшое, — согласился Рябинин. — А парики тебе зачем?
— Парики не мои. Может, хозяйкины, а может, там кто до меня жил. Сейчас все девки в париках.
— Курикин тебя знает, — вроде без связи сообщил он.
— Ну и что? Меня любая собака в районе знает.
— Курикин был у тебя на этой квартире.
— Чем, интересно, он докажет?
— Описал комнату.
— Вот паразит! — искренне удивилась она. — Ну и как он ее описал?
Рябинин достал протокол допроса Курикина, который он составил в жилконторе еще в ту ночь.
— Рассказал, какие вещи и где стоят. Например, на стене висит «Даная», — заглянул Рябинин в протокол и для убедительности показал ей строчку.
Она перегнулась через стол, обдав его лесным щемящим запахом, внимательно глянула на подпись.
— Что за «Даная»?
— Картина Рембрандта.
— Голая тетка, что ли?
— Обнаженная, — уточнил он.
— А-а… Так теперь у всех на стенах висят обнаженные. Мода такая, как подсвечники… У кого «Даная», у кого «Данай».
— Курикин сказал, — опять заглянул Рябинин в протокол, — что у тебя там жил кот по имени Обормот. Жил?
— Врет он, твой Курикин. Наверное, был у бабы, да забыл, у какой. У меня не кот, а кошка. И звать не Обормот, а Бормотуха.
— Белая? — спросил он, косясь на протокол.
— Зеленая.
— «Сзади у нее…» — читал Рябинин.
— …сзади у нее хвост, — радостно перебила она.
— …"черное пятно". Верно?
— Вызови и допроси.
Иногда Рябинину казалось, что ее не так интересуют результаты следствия и своя судьба, как разговор с ним. Казалось, что она получает наслаждение от допроса, от этих подковырок, грубости, язвительности и наглости — лишь бы его одолеть в разговоре.
— Зачем хамить? Смотри, я меры приму.
— Какие меры? — насмешливо удивилась она. — Что ты мне сделаешь-то? Стрелять будешь? Да у тебя небось и пистолета нет.
— Почему это нет, — буркнул Рябинин.
— Брось. По очкам видно, что драться не умеешь.
Он вдруг поднялся, быстро вышел из-за стола, шагнул мимо нее к сейфу и резко открыл дверцу. Она не испугалась, только настороженно скосила взгляд в его сторону. Рябинин
Из магнитофона забурчал ночной диалог. Она могла свой голос не узнать: физиологи объяснили, почему говорящим собственный голос воспринимается иначе. Поэтому опознание по голосу пока не проводилось. Но содержание беседы сомнений не вызывало.
Рябинин смотрел в ее широковатое лицо и ничего в нем не видел, кроме того, что оно симпатичное. Только к концу ленты он заметил на нем легкое восхищение — это уж деятельностью Петельникова, сумевшего записать разговор.
Ему вдруг пришла обидная мысль, что Рукояткина психологически сильней его. Сильней по типу нервной системы, которую она уж, видимо, получила от природы. По характеру, который она закалила в своей непутевой жизни, по теперешнему положению, когда ей нечего терять. И может быть, сильней по уму, который не был отшлифован образованием, но силу которого она доказала оригинальными преступлениями.
Тогда никакого допроса не получится, потому что слабый не может допрашивать сильного, как ученик не может экзаменовать преподавателя. Но обвиняемых себе не выбираешь, и они не выбирают следователей. Выход был только один — оказаться сильней: за счет положения, когда у тебя за спиной государство; за счет материалов дела, когда располагаешь большей, чем у преступника, информацией; за счет волевой вспышки в узковременном промежутке, за счет такого напряжения, после которого обмякал даже скелет…
Магнитофон кончил шипеть. Рябинин щелкнул кнопкой и поставил его под стол.
— Интересно, кто это трепался? — игриво спросила Рукояткина.
— Ты с Курикиным, когда ехали к тебе, — угрюмо сообщил он.
— Голос не мой.
— И голос твой, и Курикин комнату описал, и тебя там видели — в общем, это доказано. Советую признаться, чтобы освободиться от грехов и с чистой совестью…
— …прямо в рай… общего режима, — добавила она и рассмеялась.
Улыбалась она дарственно, как королева, уронившая подвязку перед влюбленным гвардейцем. А вот смеялась несимпатично — громко и мелко, будто ее схватывала частая икота.
— Рай не рай, а признание учтут. Рукояткина, ну как ты не понимаешь…
— Ладно, — перебила она. — Деньги на бочку.
— Какие деньги? — не понял он.
— Сколько за признание годиков скинешь?
— Не я, а суд скидывает.
— А-а-а… В камере рассказывали, как скидывают. Там одна кошелек вытащила, а на суде призналась, что еще квартиру обчистила. Ей два года дополнительно и влепили.
— А не призналась бы, получила больше.
— А не призналась, — быстро возразила она, — никто бы не знал. Судьи, а мозги с дурью перемешаны. Уж если она решилась как на духу, так к чему срок-то добавлять? Осознала ведь.