Кристальный пик
Шрифт:
— Я никогда не хотел, чтобы ты страдала, — прошептал Селен, и каким-то образом дистанция, разделяющая нас, исчезла. Я поняла: то, что я до сих пор не переваривалась у него в желудке, было вовсе не моей победой, а его снисхождением ко мне. Но час настал. Пальцы Селена легли на мою изувеченную щеку и висок, под которым, в уголке глаза, снова собралась слеза. — Обещаю, все закончится быстро. Ты станешь моим сердцем, и я буду бережно носить тебя в себе. Ну же, драгоценная госпожа, — Селенит наклонился к моим губам. — Накорми меня собой.
Я закрыла глаза и отпустила все на свете — руки, шерстяную нить с мизинца, драконью кровь, закипающую в жилах. Селен поцеловал меня так же нежно и неловко, как до этого...
Но в этот раз я укусила
Платье на мне затрещало по швам, разорвалось и опало. Тело покрылось светлой, как пшеничные колосья, чешуей. Огонь, в котором сгорали мои внутренности и вся моя людская суть, вырвался наружу. Он вывернул наизнанку ребра, сломав их, и стал ломать челюсти, превращая их в клыкастые пасти. Те зубы, которые вытолкнули изо рта мои собственные, были размером с охотничью стрелу каждый. Я легко вонзилась ими Селену в лицо, обхватив всю щеку от линии губ до брови разом, и погрузила серповидные когти ему под лопатки, насадив на них, как на крюки, чтобы он не мог вырваться.
— Рубин! Что ты делаешь?!
— Это не я принадлежу тебе! — закричала я, раздирая его заживо, как он раздирал меня. — Это ты принадлежишь мне! Ты — моя часть. И я верну тебя себе!
Проклятье, что знало лишь голод, вдруг узнало, что значит и страх. Наконец-то его испытывала не я. Селен испустил вопль сразу десятком голосов, словно не знал, какой из них подействует на меня, и стал толкаться с такой силой, что проломил нами, сцепленными вместе, и мебель, и несколько стен. Но он так и не освободился. Хватка моя больше не была человеческой, а ни один дракон не упустит свою добычу. Челюсти, когти и задние лапы с остроконечным хвостом, обвившимся вокруг петлями, держали Селена намертво. Весь ужас и все отчаяние, от которых я металась во снах по подушке год напролет, обернулись яростью и ненавистью. То, что я делала, было одновременно и возмездием, и естественной природой всех вещей — соединяться и возвращаться к началу.
— Отпусти меня! Все должно быть не так!
Я оторвала от него кусок, проглотила и тут же оторвала следующий; не жуя, не раздумывая. Дробила клыками кости с суставами и наполняла желудок омерзительной безвкусной плотью, выпивая даже кровь, которую Селен набрал из тысяч других людей по всему континенту. Тем самым я будто и впрямь возвращала отнятое: очень скоро сопротивление Селена стало слабым и вялым, и ни одна из ран, которые я нанесла ему, так и не зажила. То, что должно было быть целым, наконец-то целым и становилось, и даже его проклятая природа не желала препятствовать этому.
— Это тебе за Матти! — прорычала я, утратив и человеческий голос, и облик, но зная, что Селен все равно услышит и поймет меня, пускай от его головы и осталась лишь челюсть, а от тела — половина туловища. — Это за Ллеу! — Еще один кусок был вырван и съеден вместе с костями и хрящами. — А это за Кочевника! — И еще один. — За Совиного Принца и всех богов!
— Ты... – Селен улыбнулся остатками того, что некогда было его ртом. – Ты все равно такая красивая, Рубин.
«То, что он с тобою сделать хочет, сделай с ним»
И я сделала. Я не оставила от Селенита ни крошечной его части — все разорвала, раскрошила и съела. Сначала голову, чтобы алые глаза больше никогда не смотрели на меня с тем одержимым и болезненным обожанием, с каким смотрят звери, не люди; затем я перегрызла шею, руки и белоснежную грудь с тонкими ключицами, а после добралась и до всего остального. Крылья остались сложенными, прижимаясь к спине, чтобы не задевать свод пещеры, а хвост сгребал останки и кости вокруг, дабы я ничего не забыла и не упустила. Боясь, что Селен вернется, я вылизала даже пол от его крови, и в конце концов передо мной остались лишь обломки слишком твердых и широких костей, не пролезающих в горло, да лоскуты порванной одежды. То, что всегда было пустотой, в нее же и превратилось.
А спустя время, пока я облизывалась и на всякий случай проверяла
Я села на полу в центре комнаты, подтянула колени к груди и оглянулась по углам, когда те вдруг наполнились звуками далеких дивных голосов. Так звучали осколки исцеленного мира, соединяясь.
На Западе запела пастушья флейта и засмеялась Кроличья Невеста. На Востоке зазвенели монеты из злата и захлопали крылья Совиного Принца. На Юге зарычали хищные звери и поднял свой топор Медвежий Страж.
Все снова вернулось на круги своя — и боги тоже.
— Рубин?
Боль оставила после себя слабость, а осознание случившегося — желание забыться, потеряв сознание. Зато в желудке было тепло и тяжело. Чувство сытости казалось отвратительно приятным, а долгожданная целостность ощущалась, как вправленный на место позвонок в спине. Я подняла голову и увидела Соляриса, стоящего надо мной с чистым покрывалом в руках. Даже сейчас он смотрел на что угодно, только не на мое нагое тело. Это заставило меня улыбнуться, несмотря на медный вкус крови, растекшийся во рту, когда я облизнула зажившие губы.
— Со мной все хорошо, — сказала я. — Теперь мы можем лететь домой.
15. Горячее, чем звезды, крепче, чем сталь
Несмотря на то, что все осколки мироздания собрались воедино, трещины на нем еще зажили. Однако теперь сквозь них сочилась не кровь, а золото.
Пшеничные поля, еще недавно выеденные гнилью до последнего зернышка, лоснились длинными блестящими колосьями. На каждой ниве трудилось по семеро, а то и с дюжину крестьян. Мешки с собранным зерном расходились по всей деревне и за ее пределы, покуда ни один погреб не мог уместить в себя столько урожая разом. Мельницы крутились, разгоняя облака, топились каменные печи, и даже из самой бедной хижины струился аромат сдобной выпечки и хлеба. Воскресшие боги словно умилостивились и щедро вознаградили человечество, посеяв в нашу отравленную землю собственные благословенные семена, что всходили даже там, где до этого не всходило ничего и никогда. Так зима больше не грозила Кругу ни болезнями, ни голодом, и даже обещала стать самой сытной за последнюю тысячу лет. Оттого весь континент трудился с самого восхода солнца до его заката, а после пел и праздновал, гулял по улицам с раскрашенными лицами, как накануне летнего Эсбата, пускай уже скоро должен был наступить Эсбат зимний.
На улице было тепло неестественно, почти что жарко, и никакие заморозки не угадывались ни в ярком солнце, ни в зеленой траве. Раньше, куда бы ты не пошел в месяц пряжи, всюду тебя встречал скрипучий мороз, слякоть и увядшие цветы. Теперь же все утопало в золотых листьях с такими же золотыми плодами на каждом мало-мальски окрепшем древе, словно осень спелась с весною и провернула Колесо года вперед.
Но не только пшеничные поля и деревья, — яблони, груши, сливы, — принесли богатый урожай, заплодоносив всего за несколько ночей — кустарники зацвели тоже. Белые ландыши и маки снова застелили собою всю тропу от замка Дейрдре до Цветочного озера, и кленовые леса, что обступали его, наводнились крупными и сочными ягодами размером с наконечник стрелы каждая. Потому наша с Солярисом игра, кто соберет больше черники, закончилась, едва начавшись: мы сделали всего несколько шагов вглубь золоченной рощи, как обе корзинки сразу заполнились доверху. Малина, брусника и красная смородина давали сок сладкий и липкий, как мед. Он тек по пальцам, собирался в уголках губ, когда вместо корзины ягоды стали отправляться сразу в рот, и вкус их на кончике раздвоенного языка, сплетающегося с моим, казался особенно вкусным.