Кристальный пик
Шрифт:
— Рубин, ну же, открой мне дверь, — Та пошла ходуном, пытаясь отодвинуть преграждающее трюмо, чтобы открыться. — Давай помиримся. Негоже встречать осенний Эсбат в ссорах и распрях...
— Поди прочь от меня!
— Рубин, пожалуйста... Пусть этот мир наконец-то станет целым. Ты — это я, а я — это ты. Мы...
— Хватит повторять! Если ты откроешь эту дверь, Селенит, то не видать тебе ни меня, ни целого мира. Я сброшусь в Изумрудное море, ты слышишь?! Я умру. Я убью себя! Оставь меня в покое!
Шарканье моих ног, которые я с трудом подчиняла себе и отрывала от пола, заставил трясущуюся дверь застыть, а Селена — замолкнуть. Я и впрямь подобралась к самому краю выступа, уже протиснувшись боком
— Руби!
На этот раз голос раздался у меня за спиной, но принадлежал он не Селену. Тем не менее, я рефлекторно взвизгнула, развернулась, занося острую основу поломанного гребня, чтобы защититься, но позволила агатовым когтям перехватить мою руку. Гребень тут же выпал и, отскочив от края балкона, утонул в море.
— Что с твоим лицом? — спросил Солярис, стоя под крылом цепляющегося за скалистые выступы Сильтана, со спины которого он спрыгнул мгновением раньше.
Вместо того, чтобы ответить, я разрыдалась. Губы вновь защипало — не то от соли, не то от прикосновений Сола, когда он принялся стирать с них кровь, трогать и осматривать с выражением безэмоциональным и отстраненным, но предельно сосредоточенным. Я знала, что от переизбытка чувств он всегда каменеет так же, как каменеют драконы от старости, и оттого заплакала пуще прежнего: как же, должно быть, ему больно и стыдно видеть меня такой! Уничтоженной не войной, а собственным проклятьем, и разбитой вдребезги, как ваза.
— Рубин, — позвал Солярис тем самым голосом, которым говорил со мной каждую ночь каждого дня, что я валялась в лихорадке после минувшего Рока Солнца, возвращенная к жизни, но не оправившаяся от этого возвращения сразу. — Успокойся. Никто тебя больше не тронет. Все хорошо. — Он заурчал, привлекая меня к себе, и урчание это хоть и было вымученным, обрывистым, но все еще утешало.
В отличие от Селена, у Сола в груди билось сердце. У него был свой запах — пряность сухого дерева, нагретого на солнце, мускус и море, брызги которого высыхали на его мятой одежде. У него была душа, навеки связанная с моей. Вот, что на самом деле делало меня целой — Солярис, а не Селен. И для этого было достаточно одного его присутствия.
Каменный балкон закрошился под лапами Сильтана, перебравшегося с горных отвесов на его край. Золотая чешуя отбрасывала блики на зеленую воду и черные камни, и компас Ллеу отражал их, примотанный к одному из его гребней на серебряной цепочке.
«Она жива. Ходить и говорить может, остальное подождет. Забирайтесь и улетаем!», — пробормотал Сильтан, раскрыв крылья так широко, что нас накрыло прохладной тенью.
Солярис отпустил меня с долгим шипящим вздохом, разогнавшим по его телу драконий жар, и взял мою руку в свою.
— Хагалаз сказала повязать, — произнес он, спешно обматывая вокруг моего мизинца темно-синюю нить из волчьей шерсти, теплую, заговоренную, хоть и не такую сильную, как та, которую вёльва повязывает собственноручно. — Так мы сможем скрыться. Не знаю, сколько эта нить будет работать, так что надо поспешить. Садись.
Сол потянул меня к наклонившемуся Сильтану.
«То, что он с тобою сделать хочет, сделай с ним. Он от тебя не отделим. Чтоб раз и навсегда покончить с пустотой нутра, он должен...»
— Съесть тебя, — закончила я, наконец.
— Что?
Солярис оглянулся через плечо и ахнул, когда вместо того, чтобы схватиться за костяные гребни Сильтана и подтянуться вверх, я вырвала свою ладонь и вернулась к расщелине комнаты, возле которой он меня и нашел.
— Кажется, я знаю, что надо делать, Сол.
«Уносить крылья отсюда нужно, вот что, пока это чудище сюда не явилось!» — вскричал Сильтан, и правда, разумеется, была на его стороне. Не считая разве что того, что чудище, о котором он говорил, могло явиться куда угодно и когда угодно. Как бы далеко мы не улетели, как бы глубоко под землей не спрятались, у кого бы не попросили помощи. Селенит все равно найдет меня рано или поздно. Недаром он сравнил нас с сердцем или желудком — то, что родилось одним целым, одним оставаться и должно. До тех пор, пока я буду продолжать убегать от него, тем самым разделяя нас на две неравноценные части, мир продолжил трещать по швам, а люди гибнуть. Ибо голод Селена останется неутолим, потому что вовсе не человеческая плоть должна накормить его, а я.
Стоило мне осознать это, как ледяное спокойствие окатило меня с головы до ног, и охваченный животным безумием рассудок остыл. Я протрезвела, снова вытерла лицо, перестав плакать, и повторила уже увереннее:
— Я знаю, как победить Селена.
— Погляди на себя! — воскликнул Солярис, резко подавшись ко мне. Его пальцы сжали мой подбородок, задирая голову вверх, словно он хотел, чтобы сами небеса узрели мои увечья. — Погляди, что он сделал с тобой! Не заставляй меня снова смотреть, как ты умираешь, Рубин. Неужто во всем мире больше нет никого, кто может занять твое место? Почему, почему это опять должна быть ты?!
— Не знаю, — Я улыбнулась, несмотря на то, что улыбка эта снова пустила по моему подбородку кровь. — Давай спросим у богов, когда встретим их в следующий раз? Мне бы тоже было интересно узнать ответ. Послушай, Сол... Я все еще не хочу умирать. И не собираюсь! Жертва неизбежна, но в этот раз ее принесу не я. Доверься мне, прошу.
— Так же, как тогда с цикутой? — съязвил Солярис и, крепко зажмурившись на несколько секунд, выдавил из себя вместе с утробным рычанием: — Что именно ты планируешь делать, Рубин? Я не отпущу тебя, пока не буду уверен, что не пожалею об этом.
— Все очень просто. Хагалаз сказала как-то, что, когда дракон влюблен, на свете нет ничего, чего бы он не подарил своей ширен... Ты уже доказал это, сделав для меня броню из собственной чешуи.
— Ну и?
— Докажи еще. Подари мне свою кровь.
Солнце скрылось за облаками, и очередная волна, тянущая за собой ленту из морской пены, стерла золотые блики. Сильтан снова взмахнул крыльями и поднялся в воздух, раздраженный, что никто не собирается взбираться на него и улетать. Поднятый им ветер всколыхнул Солу волосы и перебросил несколько прядей ему на глаза. Жемчуг и янтарь. Зрачки сузились, когти заострились, и чешуя порезала закатанную рубаху. Тем не менее, противилось лишь его тело — вслух же Сол не произнес ни слова. Не спросил, не возразил, не стал отговаривать. Но вряд ли потому, что был со мной согласен — скорее, потому что мы уже проходили через это. Снова умолять меня или пытаться унести отсюда силой Сол больше не собирался.