Кристина
Шрифт:
Сев на стул, он снова уставился на меня.
— Так, так, очень печально. Но не буду вас расспрашивать. Вы действительно намерены работать?
Я сказала, что мое намерение работать совершенно серьезно, и я была бы рада, если бы могла получить свою прежнюю работу.
— Но послушайте, — мистер Бэйнард был воплощением растерянности и сочувствия, — если вы вернетесь к нам в качестве младшего секретаря, я не смогу обращаться с вами иначе, чем обращался прежде. Но ведь вы теперь замужняя женщина!.. Почему бы вам не поискать работу в другом месте? — спросил он с надеждой.
Я сказала, что лучше черт, которого знаешь, чем черт, которого не знаешь. Он был польщен. На его губах и в глазах появилась более естественная и более мягкая улыбка, чем
— Это будет не совсем удобно.
— Не понимаю почему.
— Это так неожиданно, — бормотал он, качая головой, словно я предложила ему жениться на мне. Он встал. Поскольку я собиралась снова стать его подчиненной, он мог позволить себе по своему усмотрению определять продолжительность моего визита. Он с удовольствием входил в привычную роль.
— Боюсь, меня ждут дела. Если вы действительно серьезно решили — я искренне надеюсь, что все это у вас сгоряча, — советую вам написать мистеру Фосетту. Он вернется в начале августа. Будет лучше, если он сам это решит. — Теперь он не открыл передо мной дверцу барьера. Я сама сделала это и снова очутилась по ту сторону — чужая, замужняя женщина. Какое-то мгновение у мистера Бэйнарда был несчастный вид, словно его расстроило что-то еще кроме моих бед. И это заставило меня сказать:
— Вы, должно быть, дурно думаете обо мне. Но поверьте, этому уже невозможно помочь. Я должна быть свободной.
— Если бы каждый из нас вдруг так решал… — голос мистера Бэйнарда звучал напряженно; он умолк. — Не было бы семьи, были бы подорваны устои брака. Никто не ждет, что жизнь — это розы без шипов, миссис Скелтон. Со многим приходится мириться, — добавил он печально и важно. — Я сам часто думаю, что счастье — это иллюзия.
Я ответила:
— Нет, это не так. Мы все время от времени бываем счастливы, иначе мы не боролись бы за счастье так упорно. Ведь нельзя же бороться за то, чего не знаешь. Следовательно, счастье вполне возможно.
— Вам, молодежи, всегда хочется, чтобы все было по-вашему, — промолвил мистер Бэйнард.
Я стояла у стены почти рядом с дверью. Поэтому, когда в комнату вошла низенькая, пухленькая, несколько вульгарная девица, она не сразу заметила меня, а видела только одного мистера Бэйнарда.
— Мне придется пойти туда еще раз, Перси. В этом паспортном бюро очередь в полквартала длиной. Ты хорошо пообедал?
Меня поразило не столько то, что она называла мистера Бэйнарда по имени, хотя уже это было довольно странной формой обращения подчиненного к начальнику, сколько ирония и фамильярность, прозвучавшая в ее тоне.
Мистер Бэйнард покраснел и громко сказал:
— Мисс Фенуик, я хочу познакомить вас с вашей предшественницей.
Увидев меня, девушка ничуть не смутилась. Дружеским жестом протянув мне руку, она шутливо заметила, что, должно быть, она не очень удачная замена такому образцовому работнику, каким, она слышала, была я. В это время глаза мистера Бэйнарда с тоской и безнадежностью смотрели на нее.
Когда я ушла, я поняла, что должна устраиваться где угодно, но только не у мистера Бэйнарда. Я слишком много узнала о нем, я узнала историю его маленькой и печальной любви, пришедшей к нему так поздно, что он даже не попытается теперь бороться за нее. Некрасивый, сварливые и неприятный, он каким-то образом сумел завоевать недолгую симпатию этой энергичной девицы. Это была одна из тех неразрешимых загадок любви, которые вновь и вновь будут повторяться, неизменно вызывая улыбки и недоумение. Мы так и не поймем, что люди «находят» друг в друге, и нелепо задаваться этим вопросом. Как раз когда мистер Бэйнард решил, что любовь — это забава для неразумных юнцов и девиц, к нему пришло это чувство и вселило опасную надежду. Без нее он спокойно жил бы в своем уютном маленьком домике, с заботливой женой, двумя подрастающими дочками и своим увлечением любительской сценой. Теперь же, когда у него отняли спокойствие безнадежности, словно у хромого костыль,
Год назад трагедия мистера Бэйнарда отвлекла бы меня от моих неудач, но сейчас я могла думать только о себе. Я свернула на Риджент-стрит и зашла в контору конкурента мистера Фосетта, с которым он иногда вел дела. Я повидалась с управляющим, который когда-то был не прочь поухаживать за мной, и без всяких обиняков спросила, не нужна ли им вторая машинистка. Управляющий, человек бывалый, не привык чему-либо удивляться. Он сказал, что, пожалуй, я зашла вовремя: его секретарь (пожилая женщина, которую я хорошо знала) в конце августа уходит на пенсию. Он может попробовать меня — месяц испытательного срока. Согласна ли я?
Я сказала, что еще не совсем уверена в своих планах и лишь заблаговременно навожу справки, но я обязательно дам ему знать.
— Решайте, — сказал он, — но попрошу не очень медлить с ответом.
Глава IV
Мне нельзя было медлить. Однако бывали дни, когда мне казалось невозможным уйти от Нэда. Настоящее окружало меня прочной стеной, поднимавшейся так высоко, что она закрывала от меня всю иную жизнь. Иногда, когда я купала и кормила сына или когда он играл у меня на коленях и я видела его улыбающуюся, чего-то ждущую мордашку, сверкающие глазенки, открытый для смеха рот, когда он ждал, что я вот-вот начну играть с ним в его любимую игру, мне казалось, что я вполне счастлива тем, что у меня есть сын, что это, пожалуй, все, что мне нужно. Ему было семь месяцев, он был милым послушным ребенком, который с каждым днем все больше узнавал меня и окружавший его маленький уютный мирок. Я испытывала к нему чувство, в котором одновременно было страстное желание оберегать его и эстетическая потребность любоваться им, бессознательная материнская любовь и товарищеская дружба; мне казалось, что каким-то непостижимым образом мы прекрасно понимаем друг друга. Я не переставала восторгаться его физическим обликом; как приятна была на ощупь мягкая упругость его тельца, розового, как цветное стекло, пронизанное солнечным светом; у него были мягкие волосики, напоминавшие пух на грудке птенца. Его руки, которые, как руки всех детей, умели бессознательно делать неподражаемо изящные движения, были похожи на мои. Я с удивлением увидела, что третий и четвертый палец его руки, так же, как и у меня, тесно прижаты друг к другу, а большой палец сильно отогнут назад. Это были мои руки, только совсем крохотные. А когда он быстро, как Нэд, поворачивал голову, это тревожило и пугало меня.
Если бы Нэд действительно любил сына, я, пожалуй, оставила бы все, как есть. Но он не любил его. В последнее время он как будто снова стал гордиться им, спрашивал, сколько он весит, когда начнет говорить, самостоятельно стоять, и иногда, чтобы доставить мне удовольствие, брал его на руки. Но стоило Марку заплакать, как Нэд тут же поспешно отдавал его мне, поджав губы так, словно плач ребенка был чем-то, чего он совершенно не обязан был терпеть, а я не вправе была от него требовать.
Однажды ночью он напугал меня новой вспышкой ревности, о которой я даже не подозревала.
Он теперь редко ласкал меня и всегда как-то неожиданно и безмолвно, словно бы и не думал в это время обо мне. Потом, не промолвив ни слова, он засыпал. Я равнодушно покорялась этим механическим ласкам. Но ему это, казалось, было безразлично. С таким же успехом вместо меня с ним рядом могла быть другая женщина. Но последнюю неделю я заметила, что он, как-то странно улыбаясь, присматривается ко мне, словно снова узнает после долгой разлуки. В темноте он страстным шепотом спрашивал, люблю ли я его, но обычно не ждал ответа. Я была ему нужна все больше и больше, и своей потребностью во мне, своим желанием он хотел пробудить во мне угасшую любовь. Чувствуя на своем плече тяжесть его головы, тяжесть руки, переброшенной через мое тело (он, словно так же, как Марк, искал у меня покоя и защиты), я плакала.