Кристина
Шрифт:
Но его порывы утомляли меня; я одновременно и жалела, и боялась его. Ведь в течение многих месяцев я не знала, что такое спокойный сон, и Марк все еще будил меня между пятью и шестью утра, едва дав поспать четыре-пять часов. Однажды, очень жарким вечером в середине июля, зная, что Нэд где-то у друзей и вернется не скоро, я рано легла, решив немного почитать и уснуть до его прихода. Но едва я успела погасить свет, как услышала, что он вернулся. Прошло несколько минут, и он вошел в спальню.
— Ты еще не спишь?
— Только что легла, —
Он зажег свет и присел на край моей постели. У него был самодовольно-торжествующий вид желанного любовника.
— Хочешь спать?
— Немножко. — Я никогда еще не отказывала ему и не собиралась делать этого и сейчас.
Напевая себе под нос, он начал раздеваться. Лицо его было безмятежным и счастливым, но я почему-то не верила в эту безмятежность.
— Ты очень мила, Крис, и что это так хорошо пахнет? Твой крем? — он нагнулся и поцеловал меня. — Подвинься. — Голос его звучал как-то странно, просительно. — Радость моя!
В эту минуту послышался прерывистый и громкий плач Марка; он хорошо был слышен через стену, но Нэд сделал вид, будто не слышит его.
— Я должна пойти к нему, — сказала я.
— Ничего с ним не случится.
— У него режутся зубы. Я этого боялась. У него на щечке сегодня было какое-то странное красное пятно.
— Тем более ты ничем ему не поможешь.
Я все же попыталась подняться и достать халат.
— Поплачет и перестанет, — сказал Нэд.
— Нет, он не перестанет, — возразила я. — Я дам ему глоток воды, это иногда помогает.
— Оставь его в покое. Потом дашь.
Марк заливался плачем, в котором слышались боль и обида. Я оттолкнула Нэда и соскочила с кровати.
— Я не могу бросить его одного. Он доплачется до изнеможения. Ведь ему страшно, — добавила я.
— Хорошо, иди, — сказал Нэд. Он лег и закрыл глаза.
Только через час мне удалось успокоить ребенка. Я ходила с ним по комнате при тусклом свете ночника, держала его головку на плече, потом прижимала ее к своей щеке, тихонько баюкала его, напевала его любимые песенки, поила водой. Как только он утихал, я пыталась осторожно уложить его в кроватку; однако мне снова и снова приходилось брать его на руки, ибо он заливался жалобным плачем и совал в рот кулачки.
Наконец, совсем измученная, я вернулась в спальню. Нэд лежал на своей кровати; он молчал до тех пор, пока я не легла. Я подумала даже, что он спит; но его голос особенно резко прозвучал в темноте:
— Я не желаю, как ты, быть рабом этого младенца.
Я сказала, что это неизбежно. Ребенку больно, для нас это пустяк, обыкновенная боль, а для него во всем этом есть что-то ужасное, что пугает его.
— Мы должны взять няньку. Можно найти подходящую и недорогую. Мне все это надоело. Ты так выматываешься за день, что потом никуда не годишься.
— Пока тебе не приходилось страдать от этого, — сказала я, отлично понимая, что он имеет в виду.
— Бросаешь мне свои ласки, словно собаке кость.
Я была вконец измучена
— Не понимаю, чего ты плачешь? Это мне надо плакать. Ты была мне нужна и должна была остаться со мной, а не убегать, воспользовавшись удобным предлогом. Отныне ты будешь больше думать о муже, чем о ребенке.
— Замолчи! — не выдержала я. — Замолчи, замолчи! — я не могла остановить судорожные рыдания.
— Хорошо. Но завтра ты начнешь искать няньку.
В носу и горле саднило от слез, губы были соленые. Я говорила Нэду, что всегда шла ему навстречу, и в эти последние недели ни разу ему не отказала. Мне хотелось, чтобы он понял, что такое всего несколько часов сна, усталость, от которой ноет тело, и так каждый день, когда почти не помнишь, что делаешь, как ухаживаешь за ребенком. И несмотря на это, я всегда старалась быть ему хорошей женой. Я всегда отвечала на его ласки, он сам это знает. Но я не могу ради него забыть о ребенке, которому больно, которому страшно от того, что я не иду к нему.
— У всех детей режутся зубы. Они должны пройти через это. И у нас резались, не умерли же мы от этого.
— Нэд, — сказала я, — я должна немного поспать. Я должна. — И действительно, сон казался мне каким-то неземным блаженством и был более желанен сейчас, чем что-либо на свете. Я хотела только спать.
— Завтра у тебя должна быть нянька.
В отчаянии я сказала, что, если я ему еще нужна, я могу прийти к нему, но потом он должен дать мне отдохнуть.
— Я должна спать, — повторила я. — Я должна.
— Спасибо, — ответил он. — Очень любезно с твоей стороны, но лучше не надо. Мне неприятно, когда меня просто терпят.
Голос его звучал совсем рядом. Я протянула руку и зажгла свет. Он приподнялся на кровати и свесился в мою сторону. Лицо его было почти рядом — оно было очень бледным, и на лбу блестели капли пота.
— Ты знаешь, что между нами ничего уже нет, Нэд, — сказала я. — Почему ты не хочешь отпустить меня?
— Я отучу тебя от этих истерик, моя дорогая. Мы будем жить, как полагается, запомни это. Поменьше внимания ребенку и побольше мужу. — Внезапно решимость оставила его. Он протянул руку и коснулся моей щеки: — Все будет хорошо, Крис, обещаю тебе. Мы наладим нашу жизнь.
Я вскочила с постели.
— Опять Марк? — спросил он. — Я что-то не слышал.
— Нет. Я ухожу в другую комнату. — В комнате Марка стоял диван. Я спала на нем, когда ребенок был совсем маленьким и требовал моего постоянного присутствия.
— Нет, нет, не надо. Пожалуйста, останься здесь. Мне очень жаль, что я так расстроил тебя.
— Нет, я лучше уйду.
— Пожалуйста, Крис. Клянусь, я ужасно жалею об этом. Я был расстроен, потерял голову.
Я сказала, что больше не сержусь и даже особенно не огорчаюсь, только устала, и, если он действительно хочет быть великодушным, он должен отпустить меня на одну только эту ночь.