Кристина

Куксон Кэтрин

проговорил — Странно, что когда человек безумен, но безобиден, его упекают в психушку, а когда он злой и опасный — его оставляют на свободе, таких вот, как наш Дон. Причем, Кристина, «злой» — не совсем точное слово, он хуже чем злой. Иногда земля мне кажется испоганенной, пока он ходит по ней. Вот почему я думаю, что всем, кто с ним общается, лучше держаться от него подальше.

В это время в кухню вбежала Констанция, и Сэм встал. Я тоже встала. На этом все и кончилось. Прежде чем вопрос возник вновь, прошло несколько лет.

Сэм стал жить в доме Паттерсонов, и тетя Филлис винила в этом меня и бранила миссис Паттерсон. Она договорилась до того, что заявила, будто я соблазнила Сэма, и ребенок его. Однако больше всего тетя Филлис

переживала не столько из-за потери Сэма, сколько его денег. Она и глазом бы не моргнула, если бы ее сын свалился замертво — это знала и я, и сам Сэм. Как он и предупреждал меня, Дон ничего не забывал. Его гадостям по отношению ко мне суждено было продолжаться еще долго. Они начались с постукивания в стену и пения, но теперь принимали все более зловещие формы. Впервые я почувствовала это через несколько дней после того, как Сэм стал жить у миссис Паттерсон. Была пятница. Стемнело. Я закрыла на замок входную дверь, поскольку отец работал в ночную смену, и собиралась уже ложиться спать, когда кто-то постучал. Несколькими неделями ранее в парадную дверь постучал патрульный и сказал мне, что в одном из окон в щель над занавеской пробивается свет. Но сейчас я подумала: «Светомаскировка у меня в полном порядке»— в гостиной вообще не было света. Открыв дверь, я увидела на мостовой незнакомого мужчину. Он был одет в военную форму рядового. Насколько я могла различить в сумерках, незнакомец был коренастый, с глазами навыкате. Когда он заговорил, я поняла, что он родом из наших мест, возможно, с северного Тайна.

— Хелло, — произнес он, протянув звук «о» и вывернув вместе с ним наружу нижнюю губу.

— Хелло, — тихо ответила я. Воцарилось молчание. Солдат, ухмыляясь, смотрел на меня. Потом он сказал:

— Я не ошибся, а? Вы Кристина Уинтер?

— Да, это я.

— Ага… — его ухмылка стала шире. — Могу я войти?

Моя рука лежала на двери. Я инстинктивно притворила ее и спросила:

— Что вам нужно?

Он коротко засмеялся.

— Да, вот это вопрос, а? Давай лучше войдем, и я скажу.

— Мой отец спит, — произнесла я, еще плотнее прикрывая дверь. — Я тоже ложусь.

— Твой отец? — переспросил он и закатил глаза.

— Кто вы? — резко спросила я.

— Ну… — его голос посуровел, — это не важно. Мне дали твой адрес и фамилию. Но, похоже, сегодня вечером меня не очень-то здесь ждут. Наверное, у вас тут какой-то свой распорядок. Я могу прийти и в другое время. Лучше записаться предварительно, да?

Как будто меня толкнули, я отпрыгнула назад и с грохотом захлопнула дверь, потом проковыляла на кухню и остановилась, закрыв лицо руками. Уже позднее, когда я лежала, уставившись в темноту, я сказала себе, что больше так не могу. Но одновременно с этим я чувствовала, что у меня не хватит сил поставить точку. Я даже вынуждена была признать, что, если бы в то утро Дон Даулинг и не появился на берегу реки, я все равно не смогла бы утопиться. Отвагой такого рода я не обладала. В новой Кристине ее было не больше, чем в старой. Сердитое, дерзкое неповиновение — вот то единственное оружие, которое я приобрела за это время. Но я знала, что отвага мне понадобится. Как сказал Сэм, Дон ничего не забывал. Медленно тянулись ночные часы. Спать я не могла и через какое-то время ощутила, как меня охватывает желание… непреодолимое желание выпить немного виски.

После того ночного инцидента я уже боялась открывать парадную дверь, кто бы ни постучал. Однажды вечером, несколько дней спустя, в дверь снова забарабанили. Я поднялась наверх и выглянула из-за шторы. У двери стояли двое военных, и я тупо подумала: я убью этого Дона Даулинга. В течение нескольких следующих недель стук в дверь нашего дома раздавался регулярно и всегда по вечерам, когда отец и Сэм были на смене.

Ни отцу, ни Сэму я ничего не рассказала — так велико было овладевшее мной чувство унижения. Кроме того, я боялась, что Сэм может разделаться с Доном, если узнает об этом. Чтобы успокоить

нервы и избавиться, в какой-то мере, от страха, я каждый вечер подкрепляла свои силы бокалом виски. Два бокала, если я могла себе их позволить, обеспечивали мне глубокий, без сновидений, сон. Если я выпивала еще и в гостях у Молли, язык мой начинал развязываться, я становилась доверчивой и говорила, говорила о чем угодно, находя в этом утешение. И Молли слушала меня, никогда не прерывая, как Додди, репликой: «Ради Бога, захлопни свою мышеловку!»

Виски было в дефиците, и я доставала его через Молли, а она — через знакомых парней. Как-то вечером я возвращалась от нее, размышляя о том, что парочка стаканов обеспечит мне крепкий сон, приглушив тревожные мысли, прорывающиеся в мое сознание.

После того как отец пожелал мне спокойной ночи и ушел в комнату, я подогрела виски и выпила сразу, не поднимаясь, как обычно, наверх. Спиртное подействовало немедленно, не успела я еще и раздеться. Едва прикоснувшись к постели, я сразу же уснула.

Не знаю, сколько я проспала, меня разбудило пение Дона. Я повернулась на бок, накрыла голову одеждой, но его голос упорно проникал в мои уши. Я легла на спину и устало открыла глаза. Наверняка он был вдрызг пьян, если так орал: даже из своей комнаты, находившейся в задней части дома, я все отчетливо слышала. Грохнула входная дверь, потом он прошел через гостиную на кухню. Я не услышала голоса тети Филлис — только то, как Дон орал в ответ. Через какое-то время на лестнице послышались его тяжелые шаги, потом с шумом распахнулась дверь в спальню, и пение загрохотало буквально в моих ушах: он горланил мотив популярной песенки, но с измененными словами — как обычно, непристойными. Так Дон бесновался около получаса, потом пение внезапно прекратилось. Воцарилась тишина, и я снова заснула. Как часто в последнее время, мне приснилось, что я тону, и это всегда происходило в одном и том же месте, между двумя скалистыми уступами; меня никогда не удивляло, что река протекает через мою спальню. Когда подошел тот самый фрагмент сна, где я начинаю пронзительно кричать и хвататься за чью-то невидимую руку, я была неожиданно разбужена — не только шумом, но и ощущением чьего-то присутствия в комнате. Приподнявшись, опираясь на локоть, я прошептала:

— Это ты, Констанция?

Ответа не последовало. Комната должна была утопать в кромешной тьме, потому что теперь я всегда оставляла на окнах светомаскировку, но мои запорошенные сном глаза и затуманенный мозг отметили, что я могу видеть небо. А потом я увидела что-то еще — огромный мужской силуэт.

Как во сне тщетно зовешь на помощь, так и сейчас, наяву, ни одного звука не слетело с моих уст. Так быстро, насколько позволял мой выросший живот, я вскочила на кровати и застыла, касаясь головой потолка и прижавшись спиной и руками к стене. Даже прежде чем мужчина заговорил, я поняла, что это Дон.

— Только пикни — и я прикончу тебя.

Я стояла, онемев, по-прежнему не в силах закричать.

— Фенвикская шлюха. Я пришел, чтобы ты меня обслужила. Есть возражения? — низким отчетливым голосом, в котором совершенно не слышалось интонаций пьяного человека, проговорил он. Я знала, что он тверд в своих намерениях и трезв. — Ты не можешь упрекнуть меня в том, что я был нетерпелив — я ждал долго… целые годы. Теперь я взгляну на этот твой бюст, который мать набивала тебе, чтобы он казался больше, и еще кое на что…

Он молча шагнул ко мне, и с моих губ сорвался пронзительный крик:

— Отец! Отец! Отец! О-тец! О-тец!

Я повернулась лицом к стене, царапая ее ногтями, продолжала кричать. Руки оторвали меня от стены и увлекли на кровать, и лишь когда я узнала страдальческий голос отца, перекрывающий мой собственный, я замолчала.

— Ради Бога, дочка, что случилось?

— О! О! О! Папа, о папа!

— Успокойся! И ты, Констанция, тоже. Тише, я говорю! Боже мой, да ты поднимешь на ноги всю улицу. В чем дело? Подожди, зажгу свечу.