Критические статьи, очерки, письма
Шрифт:
Кроме ваших славных писем по понедельникам, пишите мне еще время от времени, дорогой поэт. Ваши пять страничек так теплы, благородны и выразительны, что тронули мое сердце. Как хорошо любить тех, кем восхищаешься! Благодарю вас за то, что вы дарите мне эту двойную радость.
Tuus [242]
В. Г.
Ноэлю Парфе [243]
242
Твой (лат.).
243
Начало
Вам известно, мой дорогой и превосходный коллега, какое большое место вы занимаете в моем сердце. Я был уверен, что ваш прозорливый ум, который так ясно видит будущее, одобрит эту речь. Ваше письмо доставило мне живейшее удовольствие. Я всего только выразил те великодушные и справедливые мысли, которые таит в себе каждый из вас. Мне аплодируют, но это ошибка. Аплодировать надо всем вам. Несомненно, жертвы, заранее отказывающиеся от кровавой мести своим палачам, — прекрасное зрелище. Откроем глаза Европе, откроем глаза Франции, и все будет этим сказано.
Свет истины — у нас. К несчастью, мы имеем дело со слепцами. Попробуйте-ка принести солнце летучим мышам! Но все равно, не станем поддаваться усталости или унынию, и главное — будем держаться вместе.
Меня глубоко трогает, что брюссельские изгнанники напечатали мою речь. Это еще одно свидетельство той доброй и братской связи, о которой я не могу думать без слез умиления. Будем хранить ее; наше согласие — это наше утешение в настоящем и залог нашей победы в будущем.
Я счастлив при мысли, что прочитанные стихи доставили вам какое-то удовольствие. Вы говорите о них в выражениях, которые приводят меня в восторг. Одобрение людей, подобных тем, кто входит в вашу группу, — это слава. Надеюсь, что очень скоро у вас будет вся книга целиком. Выход закона Федера принудил меня к небольшому отступлению; продвинемся же вперед настолько, насколько нас хотят оттеснить назад! Будьте покойны, я нагоню упущенное, и книга скоро выйдет в свет. Возмездие бандитам, помощь республике! Вот двойной долг, который я выполняю. «Наполеон Малый» — лишь половина моей задачи. Ведь у этого пройдохи две щеки; значит, я должен ему две пощечины.
Гюставу Флоберу
Марин-Террас, 15 октября [244]
Как же я отблагодарю вас, сударь?
Снова злоупотребив вашей любезностью, как видите!
Что делать? Вините г-на Бонапарта, это он виноват, что вам приходится заниматься всеми этими письмами. Прибавьте и эту претензию ко многим другим.
Вот и зима. Море покрыл серый туман. Смотрю на паруса, белеющие на горизонте, и думаю о том, как вы прелестно написали о них. Это — птицы моря. Я улыбаюсь им, так же как Петрарка улыбался голубям. Петрарка говорил им: «Снесите весточку любимой». Я говорю: «Снесите весточку родине».
244
1853
Простите мою крайнюю невежливость — я сделал конверт из письма к вам, боясь, как бы не получилось слишком объемистого пакета. Ведь вы не откажетесь, как и прежде, переслать это письмо в Париж?
Посылаю вам еще нигде не печатавшуюся «Песню» из сборника, который должен вскоре появиться. Он будет называться «Возмездие».
А засим произношу, подобно умирающему Лютеру, gigas fio [245] и пользуюсь случаем,
Виктор Гюго.
245
становлюсь гигантом (лат.)
Альфреду Бюске
Марин-Террас, 29 декабря 1853
Ваше письмо от 13-го, сударь, дошло до меня только сегодня — 29-го. В наши дни у французской почты бывают такие причуды. У нее, вероятно, есть свои причины не слишком торопиться. Она сторонница школы Горация. Не будем спорить с ней и заплатим то, что требует почтальон.
Идея, зародившаяся у вас и поддержанная г-жой де Бальзак, меня очень растрогала. Итак, изгнание может еще пригодиться на то, чтобы прославить могилу. Благодарю вас, что вы подумали обо мне.
Конечно, для меня было бы большой радостью высечь свое имя где-нибудь в уголке на подножии памятника Бальзаку. В день его похорон я бросил свою горсть восхищения на его могилу, и душа моя, пока еще связанная с землей, послала привет его отлетавшей свободной душе, которая сверху улыбнулась мне. Дополнить сегодня сделанный мной тогда набросок, закончить портрет моего великого друга, быть той рукой, которая от имени потомства возложит бронзовый венок на его мраморное чело… да, в моих несчастьях это было бы большим утешением. Однако я должен от него отказаться. Сейчас я уже не принадлежу себе, не принадлежу ни чистой поэзии, ни вольной мысли, ни спокойному и светлому искусству; я принадлежу долгу.
Долгу суровому, непреклонному, единственному, неумолимому. Долгу, который приказывает и требует повиновения.
Это суровое отречение во имя долга будет, однако, лишь временным, и я скоро, надеюсь, смогу вернуться к чистым радостям свободной мысли. Но сейчас я не имею права. У меня есть другие обязанности. Я не должен видеть никакой могилы, кроме могилы свободы.
Если есть во мне еще силы, я должен отдать их тем, кто страдает, тем, кто плачет, тем, кого истязают; я должен отдать их живым, и я уверен, что мертвые одобряют меня и что Бальзак говорит мне из могилы: это хорошо.
Будьте так добры, сударь, передать г-же де Бальзак благодарность и сожаления. Приношу к ее ногам мое глубокое уважение.
А вам, за добрую память обо мне, позвольте крепко пожать руку.
Ex imo corde. [246]
Виктор Гюго.
Хунте спасения, в Испании
Граждане из Хунты спасения!
Не хочу медлить ни минуты, чтобы выразить вам свою благодарность. Из мадридских газет от 8-го и 9-го я узнал о том ходатайстве обо мне, с которым Хунта спасения обратилась к правительству по благородной инициативе, взятой на себя двумя достойными испанскими гражданами, г-ми Фернандесом де лос Риос и Коэлло.
246
От всего сердца (лат.).
Я узнал также, что правительство удовлетворило желание, выраженное Хунтой спасения.
Благодарю вас, граждане, что вы открыли мне двери в Испанию, и открыли их на другой день после революции. Южный воздух необходим для моего здоровья, а воздух свободы необходим для моей жизни. Прибавлю, что Испания для меня почти родина. Я провел в Мадриде часть своего детства; язык Испании, ее прошлое, ее история вошли в мое сознание с самых ранних лет, и иногда мне кажется, что у меня две матери: Франция и Испания.