Критика криминального разума
Шрифт:
Ее манера говорить раздражала обилием недомолвок и полунамеков.
— Безумных идей по поводу чего, фрау Тотц?
— Ну я ведь вам говорила, сударь. И я пыталась предупредить вас вчера вечером. Он такое может выдумать! — Она перевела взгляд на свои пухлые руки. Чувствовалось, что ей некуда их деть. — На уме только одни шалости, — продолжала фрау Тотц. — Мой Ульрих вчера сказал мне, что наш племянник после вашего приезда совсем спятил, сударь. Постоянно задает вопросы, кто вы такой, зачем сюда приехали. Морик считает, что если вы остановились здесь, а не в городской гостинице, значит, вам поручено за
Она нервно оглянулась по сторонам, затем снова перевела взгляд на меня. Я почувствовал, что мое появление в «Балтийском китобое» пробудило живое любопытство не в одном лишь Морике.
— У вас нет никаких причин для беспокойства, фрау Тотц, — заверил я хозяйку, решив любыми способами поскорее отделаться от нее. — Просто ваш дом гораздо удобнее и уютнее Крепости. А теперь, если вы будете так любезны, я бы хотел отведать вашего чудесного завтрака, пока чай еще не остыл.
Она подскочила так, словно ее кто-то сзади уколол иголкой.
— О, простите меня, ради Бога, сударь! — воскликнула она. — Растрачивать свое драгоценное время на болтовню со мной, когда у вас так много гораздо более важных дел! Если вам что-то понадобится, просто позвоните. Вы совершенно правы относительно Морика, сударь. Он вернется, ничего с ним не сделается.
И она удалилась с низким поклоном, словно покидая королевскую аудиенцию. Десять минут спустя, покончив с завтраком, я спустился вниз, где у камина уже ждал Амадей Кох.
— Доброе утро, Кох, — произнес я, подходя к нему. — Рад вас видеть.
Я был совершенно искренен. Еще день назад я не мог и вообразить, что буду настолько рад увидеть снова это суровое бледное лицо.
Кох почтительно поклонился.
— Надеюсь, вы хорошо спали, сударь? Я доставил вашу записку в дом господина Яхманна полчаса назад, — сообщил он.
— Он прислал ответ?
— Нет, сударь.
Я удивился.
— И не попросил ничего передать на словах?
— Ничего, сударь. Я бы вам сразу сказал. Его слуга взял записку и закрыл дверь. Я подождал минут пять или даже больше, но безрезультатно.
— Да, конечно… я… спасибо, сержант.
Я всматривался в огонь в камине, думая, что могло означать молчание Яхманна. В записке я объявлял ему о намерении посетить его сегодня в двенадцать часов. Означало ли отсутствие ответа согласие?
— Экипаж ждет, — сказал Кох, прерывая мои размышления. — Вы намерены ехать в Крепость, сударь?
— Клистерштрассе далеко отсюда? — спросил я.
Кох взглянул на меня:
— Примерно миля, сударь, не больше. В деловой части города.
— Сегодня погода, кажется, лучше, чем вчера, не так ли?
— Снегопад прекратился. Вы это имеете в виду, сударь?
— Ну что ж, тогда отправимся туда пешком, Кох. Прогулка нам обоим пойдет на пользу, а кроме того, мне нужно познакомиться с городом.
Фрау Тотц стояла у кухонной двери, пожирая меня пристальным взглядом, который я был не в силах объяснить.
— Уверен, что Морик скоро появится! — крикнул я, обращаясь к ней.
Застывшая, словно приклеенная улыбка вновь материализовалась на ее физиономии, подобно жуткой гримасе на лице этрусской скульптуры.
— Конечно, появится, герр Стиффениис, — откликнулась хозяйка и мгновенно опустила голову.
На мгновение мне показалось, что фрау Тотц готова расплакаться.
Выйдя на улицу, мы свернули от скованного льдом порта к холму Кенигштрассе и начали долгий подъем. Сержант Кох шел рядом со мной, храня полное молчание. С обеих сторон широкой дороги в магазинах начали открываться ставни, однако на улице не было никого, кроме нас и мальчишки со светлыми локонами и в белой шайке, которого мы встретили, пройдя уже примерно половину пути. Вооружившись ведром воды и тряпкой и встав на колени, он пытался стереть со стены краску, которой какой-то злоумышленник ночью намалевал Звезду Давида, а внизу громадными буквами — «Во всем виноваты сыны Израилевы!».
Я отвернулся, стараясь не думать, о том, что может произойти, если какие-нибудь очумевшие фанатики воспримут это обвинение всерьез, как случилось три года назад в Бремене. Там тогда погибло двадцать семь евреев, а нескольким тысячам других пришлось бежать.
— С тех пор как начались убийства, сударь, — доверительным тоном произнес Кох, — появилось и множеств угроз в адрес евреев. Враждебно настроенные к ним проповедники напрямую обвиняют евреев в том, что они убили нашего Спасителя. Убийство прихожанина в Кенигсберге может привести к настоящей резне…
Он замолчал, как только мы подошли к табачной лавке.
Владелец, высокий худощавый мужчина в грязном коричневом фартуке и черной шапочке, стоял, прислонившись к дверному косяку, и курил, должно быть, первую за сегодняшний день трубку. Он внимательно взглянул на нас и кивнул, приглашая нас зайти. Но стоило нам пройти мимо, не заглянув в его лавку, как он издал громкий возглас презрения. Достаточно было посмотреть на пыльное окно, чтобы понять, какого сорта покупателей он привлекает. С крючков свисали самокрутки из грубого черного табака самого низкого качества. Короткие глиняные трубки и еще более куцые, сделанные из каолина и пожелтевшие от долгого лежания, были свалены в кучу за несколькими кругами заплесневевшего сыра. Лавка располагалась неподалеку от порта, поэтому, подумал я, здешние покупатели не отличаются большой разборчивостью и экстравагантностью вкусов, а грубы и неприхотливы. Большей частью это моряки или солдаты из гарнизона, любители дешевого крепкого курева и таких трубок, которым любые переделки нипочем.
У входа в другую лавку на перекладине висели куртки из жесткого холста. Не отличавшаяся красотой одежда с пятнами соли, оставленными морской водой, была явно ношеная. Бушлат Коха, как я успел заметить, был из плотной серой шерсти и почти новый. Мой собственный плащ из привозной английской шерсти, приобретенный для меня Еленой два месяца назад по случаю приглашения на рождественский обед в доме барона фон Штивальски, поместье которого Зюхингерн находилось примерно в миле от Лотингена, был, возможно, не по сезону легок, но никому никогда не пришло бы в голову усомниться в качестве его материала. Впрочем, даже видя это, владелец лавки выбежал на мостовую, кланяясь и приглашая нас войти и примерить одежду, «в которой вам будут не страшны испытания в самых холодных морях», — провозгласил он с некоторой помпезностью. Скорее всего мы были чуть ли не первыми покупателями, которые приблизились к его заведению за целый месяц.