Критика криминального разума
Шрифт:
Я нахмурился:
— Что вы имеете в виду?
Она снова пожала плечами:
— Без причины никто разума не лишается.
Я сжался, почувствовав наплыв неприятных воспоминаний. И мне показалось, что вместо дамы в черной вуали в кресле сидит моя мать и пристально смотрит на меня. Она только что задала мне вопрос, на который я не могу найти ответа: «Как ты мог так поступить, Ханно?» Это были последние членораздельные слова, которые она произнесла. Страшный спазм сотряс ее тело, и она упала без чувств к моим ногам. Несколько
Я закрыл глаза, чтобы освободиться от мучительных воспоминаний, а когда открыл их, то снова увидел длинную, выступающую вперед челюсть служанки.
— Как вас зовут? — спросил я.
— Агнета Зюстерих.
— Сколько времени вы здесь служите, Агнета?
— Очень долго.
В старухе не было ни капли раболепия. Слова и фразы типа «сударь» или «с вашего позволения» не фигурировали в ее и без того крайне ограниченном лексиконе. Она была бесцеремонна до откровенной грубости. Неужели нотариус Тифферх никогда не устраивал выволочку угрюмой прислужнице за ее отвратительные манеры?
— Поточнее, пожалуйста! — потребовал я.
— Два года, — ответила она с явным нежеланием. — И будь проклят тот день, когда я сюда пришла. Как только все это закончится, я буду свободна. Мне следовало бы давно уйти от него и…
— У вашей хозяйки есть кто-нибудь еще? Сыновья или дочери? — продолжал я допрос.
— Никого у нее нет, — ответила женщина. — Никаких родственников. Не видела ни одной живой души за все время, пока живу здесь. Никто не приходит в их дом. Никто…
Она сделала многозначительную паузу, словно предлагая мне продолжить.
— Кроме кого? — спросил я.
— Священников! — выпалила она. — Католических священников! Богохульных паразитов! А теперь еще и полиция засуетилась…
— Насколько я понимаю, вы не принадлежите к церкви вашей госпожи?
Глаза служанки сузились, как будто я только что обвинил ее в самом чудовищном преступлении из всех возможных.
— Я пиетистка! — запротестовала она. — Все жители Кенигсберга — пиетисты. Каждый вечер я хожу на чтение Библии, чтобы очистить свои христианские легкие от мерзкого католического воздуха, который я вдыхаю в этом доме. Я говорила хозяину. Говорила ему прямо, без обиняков. «Я хожу на чтения Библии, герр Тифферх, — сказана я, — и ничто мне не может помешать». А теперь за ней некому присматривать. И что мне прикажете делать?
— Вы зажгли здесь свечи? — прервал я поток ее гневной речи, опасаясь, что он может превратиться в настоящий потоп.
— У меня не было другого выхода, — пробормотала старуха. — Только так ее можно успокоить. Ей нравятся свечи. Всем католикам они нравятся. Языческая
— В чем состоят здесь ваши обязанности? — спросил я, собрав остатки терпения.
— Во всем. — И она начала перечислять, загибая пальцы: — Мыть ее, убирать за ней, одевать, причесывать, кормить. Я нарядила ее в черное на случай, если придет кто-то из кровососов.
— Ну и что же? Появлялся кто-то из этих «пиявок»? — спросил я.
— Чертовы паписты! — процедила она сквозь зубы. — Пока Бог миловал.
— Вашего хозяина убили три дня назад, — продолжал я. — Поздно вечером. Он сказал вам, куда направляется, когда выходил из дома?
Старуха подняла глаза к потолку, выпятила вперед и без того длинную челюсть и усмехнулась:
— Хозяин никогда ни с кем ничем не делился. И я ведать не ведала, что у него там на уме. Всегда был темной лошадкой.
— Насколько я могу понять, работал он на дому. Какие клиенты приходили к нему в тот день?
— Не знаю. Я за ними не следила. Парадная дверь всегда открыта. С семи до пяти, с понедельника до субботы. Всякие ходят.
Я решил испробовать другую тактику.
— Вы слышали какие-нибудь крики или пререкания из кабинета господина Тифферха?
— Я на кухне сижу, — ответила она. — Там намного теплее.
— Были ли у вашего хозяина враги? — спросил я.
Агнета Зюстерих несколько мгновений обдумывала вопрос.
Затем взглянула на меня с улыбкой, и у меня вновь пробудилась надежда.
— Только хозяйка, — заявила она. — Всякий раз, когда видела его лицо, орала благим матом.
Ее ответы ничего не прибавили к тому, что мне уже было известно. Кто бы ни нанес адвокату Тифферху страшные раны и порезы, это, совершенно очевидно, была не его жена.
— Не случилось ли в день его гибели чего-то из ряда вон выходящего? — продолжил я попытки доискаться до истины.
Агнета Зюстерих громко вздохнула, ее раздражение становилось все более ощутимым с каждым моим новым вопросом.
— Утром он работал. Как обычно. Потом обедал с женой. Тоже как обычно. Затем сидел у себя в кабинете до пяти. А я, как обычно, пошла в Грюстерштрассехаус…
— Это что такое?
— Пиетистский храм. Оставила для них холодный ужин. Как всегда. А вернулась в половине восьмого, ко времени, когда я укладывала хозяйку спать. Ну, в общем, как обычно. И его я не видела, но в том не было ничего необычного. Он каждый вечер уходил…
— И куда он уходил? — перебил я ее.
Уродливую физиономию старухи исказила гримаса отвращения.
— Я могу только гадать, — ответила она. — Сколько раз я видела, как он с трудом поднимается по лестнице по утрам! И на лице у него написано настоящее страдание. Как будто его только что мерин саданул по яйцам. А иногда вообще в течение нескольких дней едва мог стоять на ногах! Этих католиков хлебом не корми, дай согрешить! А ихний поп за пару талеров отпустит им любые грехи.