Кривая империя. Книга 4
Шрифт:
Екатерина не унималась в просветительском азарте. Она во всем стремилась быть реальным национальным лидером, пускаясь в самые тяжкие предприятия...
Вообразите себе модель поведения идеального вождя. Вождь, как известно, почти всегда должен находиться впереди стаи, на лихом коне, on the fire line, и т.д. В этом смысле предлагаю рассмотреть несколько дат и картин.
1904. Дальний Восток. Флагман 1-го Тихоокеанского флота эскадренный броненосец «Петропавловск» тонет с адмиралом С.О. Макаровым и живописцем В.В.Верещагиным,
Ба! Да это ж полковник Романов, Николай Александрович, его сухопутное Императорское величество — царь всея Великия, Малыя, Белыя и прочия Руси. Чего он там гибнет, свет наш? — Как чего? — он нацию возглавляет в ее минуты роковые!..
1918. Южное Поволжье. Наш брат Историк (по совместительству атаман Всевеликого Войска Донского) Петр Николаевич Краснов душит красных у Царицына.
Главком душимых Троцкий обозревает войска на позициях Царицынской обороны и отдает указание командиру 10-й Красной армии товарищу Сталину гнать, держать, смотреть и видеть, а главное — ненавидеть белую сволочь, падаль рюриковскую и романовскую...
— ...И топить, топить их всенепгеменно! — добавляет из седла белой лошади лысый коротышка, прикрывший, впрочем, лысину несоразмерной буденновкой.
— Топить! — это товарищ Ленин самолично контролирует управление войсками, чтобы товарищей Троцкого и Сталина не занесло на их любимых поворотах — левом и правом, соответственно...
1941. Но заносит. Заносит матушку Москву такими большими снегами! И приходится теперь 28 героям-панфиловцам замерзать насмерть на Волоколамском шоссе имени маршала Нея и гетмана Жолкевского. Силы на исходе.
Но, чу! Что-то звякает позади, там, куда для нас ходу нет. Это ползет в сорокоградусном снегу какой-то абрек с тяжелым ящиком. А в ящике этом — тоже сорокоградусный состав, только не с минусом, а с плюсом!
Мы спасены, обогреты, ободрены, не чувствуем страха, опасности, не вяжем трусливого лыка и отбиваем-таки тевтонов от града светлого. Посмертных звезд не получаем, зато живы остаемся!
А кто же спас нас с градом и градусом? Да это ж товарищ Сталин! Друг Коба! Сосо Джугашвили! Услышал он сквозь вьюжное завывание грузинской песни «Сулико» доклад неповоротливых своих маршалов, что простые коммунисты страдают за Родину, и решил им помочь лично...
1957. Заклеймив за это грузина палачом и придурком, мы — весь наш комсомольский народ — вычеркиваем из паспортов позорную московскую прописку и дергаем на новые земли.
Там мы под панфиловской метелью роем крысиные норы, спим с нашими комсомолками в раздельных землянках, простыни натягиваем на крыши для утепления, под женщин стелим соломку — было бы где упасть. Мы молоды, нам весело, баян не смолкает.
А тут еще какой-то мужичок, — тоже лысый, но добродушный, — с завхозовской улыбочкой разносит по землянкам всё ту же русскую радость в зеленых бутылках с кукурузными пробками.
Это наш вождь и товарищ Никита Сергеевич Хрущев! Он только что отпахал на ДТ-54 две смены, передал по рации команду запускать Спутник, принял у девчат на ферме первый опорос, и теперь под звук баяна
Так что, целина от нас никуда не денется, вспашем ее всю, до самого корня, чтоб и на могилы места не осталось!
1968. Почти там же. Байконур. Буря. Но ракета-носительница на стартовом столе не шелохнется. И как бы она посмела шелохнуться, когда к ней в дырку с подъемника как раз лезут два бровастых мужика?
Первый — командир корабля Герой Советского Союза еще за войну, самый пожилой космонавт планеты Георгий Тимофеевич Береговой. А номер второй — это командир над командиром корабля. И на самом деле он не второй, а первый — Первый секретарь ЦК КПСС, тоже герой Союза и Труда, — Леонид Ильич Брежнев, верный ленинец, действительный тайный сталинец и ярый антихрущевец. А лезет он на свою голову в эту железяку потому, что вот Жорке Береговому врачи разрешили тряхнуть стариной, так и он своих ЦКБэшников и КГБэшников уговорил, наконец, отпустить его прокатиться и ощутить истинность вселенского нашего учения.
Теперь в этой стране никто не побоится стать космонавтом, никто не побрезгует быть коммунистом!
2000. Итум-Кале. Это древняя такая крепость в заколдованных южных горах. С дремучих толкиеновских времен служит она писателям и поэтам этическим антиориентиром. Дезориентиром. С нее списаны и Дул-Гулдур, и Барад-Дур, и Эльсинор и Глаббдобдрибы всякие. Теперь с этой нечистью пора кончать. Чтоб не засоряла мировую литературу негативным влиянием, декадансом, мовизмом, чернухой и сливом крепостной канализации.
Сделать это чисто литературное дело поручено нашему Псковскому воздушно-десантному полку. Спрыгнул полк со своими парашютами прямо на луну минарета, но заговоренный ветер отнес молодых литераторов в болотистую фекальную низину у входа в проклятое ущелье. Теперь возимся мы в болоте, грозно отстреливаемся от черного огня и невидимых молний, извилисто огибаем ведьмин студень, комариные плеши и багратионовы флеши. Но тактического преимущества пока получить не можем.
Тут, акбар аллаху, с неба падает сухой-двадцать-седьмой и тонет в болоте. Первого пилота мы успеваем вытащить, полить из огнетушителя и похоронить тут же — в вонючем омуте с морскими почестями, а второй — типа Н.А. Романова полковник — выпадает из кабинки еще на подлете и ушибается о мшистую подстилку до синяков на посадочной платформе.
Но сразу вскакивает, умело пригибается, и разрывная-бронебойная из снайперской девяностопятки сносит голову его адъютанту — генералу хозяйственного управления Большого Кремлевского Дворца, возникшему из-под болота.
Тут мы замечаем парадокс. Не может быть генерал в адъютантах у простого полкана. Но разбираться с парадоксами нам некогда, да и полковник уже смылся. Вон он — лезет на контр-форс Итум-Кале и не падает, — впился в древние камни, как банный лист! А вон уже и флаг на крышу каланчи поставил. Флаг у него имперский — перво-петровский, и орел на нем тоже имперский — иван-горбатовский. И остается нам, псковским, только заложить гексогену в этот аллах-амбар, да и разнести его к Владимирской, Смоленской, Казанско-мусульманской и прочей божьей матери! Знай наших!