Кривич
Шрифт:
Постоянный недосып и дикое напряжение, сделали свое дело. Адреналиновый откат вырубил воина. Когда внизу на дороге в бессилии метались телохранители хана, ревели вельможи и ближники, во все стороны пускались стрелы, увязавшие в стволах деревьев, теряясь в ветках чащобы, Савар спал мертвецким сном.
Хан Селюк нашел свою смерть в Русских землях, его сильно потрепанная орда лишилась головы.
Когда до погоста оставались не более шести верст, Монзырев остановил дружину, объявил привал, чем удивил сотников и черниговского боярина. Не вдаваясь в подробности, свернул с наезженного летника на узкую айну, в сопровождении
Бабкина поляна встретила его гнетущей тишиной и потухшими головешками свежего пожарища. Небыло больше веселившей глаз избушки, похожей на сказочный домик под разлапистой вековой сосной, да и самой сосны не было. Все пожрал огонь.
– У-у-у! Твою ж мать!
– вырвался стон из обескровленных уст.
Пришпорив лошадь, Толик подъехал к месту потухшего пожара, заставил обеспокоенное запахом гари животное объехать его по кругу.
– Здрав будь, хозяин!
Непонятно откуда взявшийся басовитый голос, заставил его оторваться от невеселых раздумий. Монзырев, да и остальные вои, закрутили головами, бросая взгляды по округе, пытались понять, кто говорит.
– Да, ты головой-то не крути. Вниз, перед собой глянь.
Снова услышал голос Анатолий Николаевич.
В густой траве, чуть выше ее поросли, стоял мужичок обросший клочковатой бородой, одетый как обычный русич того времени, в рубаху и порты. Перепачканный сажей, со следами пропалин на груди и рукавах, от обычного человека он отличался лишь ростом, да ушами, поросшими ни-то мхом, ни-то шерстью.
К его плечу жалось существо, явно женского рода, в холщевой рубахе и поневе до пят.
– И тебе здравствовать, коли не шутишь. Кто ты?
– Домовой я. У Павлины проживал, вот, со своей водимой. Востуха, кланяйся хозяину.
Крохотная бабенка неловко поклонилась боярину.
– Что тут случилось?
– Дак, прискакали вчера поутру степняки. Казал ведь бабке, уходи в лес, не искушай судьбу. Рази ж послушает, упертая. Говорит, ништо мол, глаза отведу, как приехали, так и уедут. А, оно вона, как случилось. Эти тати разбираться и грабить не стали, бегали вокруг да орали только, "Урус шаманка, урус шаманка". Дверь и окно заколотили, да избу и пожгли. Бабка нас через щель в полу на улицу спровадила, а сами с Ленкой-то так и сгорели.
– Ой, несчастье-то како-ое, - подала голос домовуха.
– Слышно было, как славница криком исходила, бедная. Бабка, та смерть молча приняла. Чего ж теперь делать?
Если раньше у Монзырева оставалась хоть какая-то надежда на то, что Павлина с Ленкой живы, то после слов домовых, она улетучилась. Горький ком подступил к горлу, слеза скатилась по щеке в усы.
– С-суки! Отомщу! Землю нашу жрать заставлю! Клянусь!
– Дак, а нам теперя, как?
– Не знаю. Я про себя-то ничего не ведаю.
Развернув лошадь, помчался галопом к ожидавшей дружине.
Зрелище разрушенной крепости, почитай что полностью сгоревшего погоста, привели боярина в ярость, а воинство в уныние. Уходя из городища, половцы постарались на славу, предали огню все, что могло гореть. Внутри него остался целым лишь помост из щитов забора, на котором они пировали, под которым кривичи нашли сотни полторы мертвых тел мужчин и женщин. Когда подняли щиты, Монзырев ожидал со страхом, что вот сейчас увидит мертвое лицо Галины, но боги милостивы. Тела жены он не нашел. Лишь мельком взглянув на мертвую Анну, найденную среди тел. Опустил ей веки на невидящие глаза, поднялся с колен, распорядился:
– Прикройте
– Да!
– По ко-оням! Я этих пи...сов, зубами рвать буду!
– 15-
Дружины кривичей и Черниговцев разделились. Не понятно было, почему кочевники вдруг распылили и без того уменьшившееся в разы воинство. Часть из них двинулась на Уненеж, следуя по летнику вдоль реки, малая часть свернула в лесные чащобы, выискивая поживу в пограничных селениях, спрятавшихся под сенью лесов, а третья часть, пересекла Псёл, устремилась в Дикое поле. Попрощавшись с боярином Щедром, Мозарев через брод и неширокую полоску заречного леса, вывел своих воинов в степь, крепко уцепился за след половецкого каравана, гнавшего полон. По седым ковылям, дружина разогнала бег своих кованых лошадей до галопа, шла лавой, не задумываясь над хитросплетением следа. Только вперед, только бы догнать неприятеля. Версты проносились под копытами скакунов. Следы отчетливо свидетельствовали, что переполненный полоном половецкий курень, не имеющий возможности увеличить скорость передвижения, уже недалече.
Их заметили издалека. На высоком кургане промелькнули едва различимые всадники, одетые в кожу, на невысоких гривастых лошаденках. Да и немудрено было не заметить такого количества бронных воинов, несшихся охотничьим веером, во все стороны сотрясающих землю на многие версты, глухими звуками конских копыт. Обогнув курган, далеко в степи дружинники узрели широкий хвост колонны врага, и направлявшийся к ней десяток конников, ранее виденных на кургане, смотревшихся крошечными силуэтами. Далеко успели уйти! Только не оторваться им от русов с грузом захваченного хабара и полоном, тяжелым камнем повисшего на ногах.
– Ату их!
– взревел боярин, налитыми кровью глазами рассмотрев удалявшийся караван.
Услыхав приказ, воины, пришпорив лошадей, словно спущенный с руки в полет охотничий сокол, ринулись на добычу. Уже понимая, что караван не уйдет, они еще на подходе к нему заметили, как в разные стороны от повозок, верхами, по одному и небольшими группками, в степь рассыпались половцы, бросая награбленное и полон, а навстречу дружине, кто-то из вождей выводит наспех сколоченную ватагу степных воинов. Из их среды послышались возгласы, знакомые русичам по прежним столкновениям с кочевым племенем половцев:
– Алла билэ! Сарын къоччакъ!
И слитный хор голосов подхватил боевой клич в скоплении бойцов рванувшихся в последнюю в их жизни атаку:
– У-у-рра-а! Де-ерт! Де-ерт!
Какое-то непонятное мельтешение наблюдалось и в остановившемся караване, но разобрать, что происходит в тылу ворога, пока было не возможно.
Слитный удар, страшной силы, и от половецкой ватажки не осталось и следа. Русская лава разметала слабенький заслон. Кого не смогли зарубить в коротком бою, просто затоптали копытами лошадей. Прошли по трупам, будто не заметили препятствия. Справа и слева, огибая телеги каравана, пришли в еще большую ярость от увиденной картины резни. Где-то, около сотни степняков, практически на глазах дружинников добивала полон. Сотни связанных людей полосовали саблями прямо с седел, не жалея ни женщин ни детей инородцев. Кровь, как вода, выплескивалась из разрубленных тел, окрасила листья ковыля. Плачь и крики о помощи, были почти не слышны, уже некому было плакать.