Кризис психоанализа

Фромм Эрих Зелигманн

Ту же самую тенденцию можно проследить в высказывании Хартмана о психическом здоровье. Хартман критикует тех, кто «делает поспешные заявления об отличительных чертах „идеального здоровья“, и утверждает, будто они „недооценивают как то огромное разнообразие людей, которых нужно, в сущности говоря, считать здоровыми, так и множество типов личности, которые социально необходимы“ [25] .

Что же подразумевается под замечанием «в сущности говоря»? Из-за неопределенности высказывания Хартман обходит стороной одну из важнейших проблем в нашей области – проблему двух значений психического здоровья. Одно значение относится к функционированию психической системы в пределах науки о психике – я называю это «гуманистической» концепцией, потому что в центре ее находится человек. Другое значение (в формулировке Фрейда) подразумевает способность человека любить и трудиться – качества, носящие всеобщий характер, однако оно же, совершенно очевидно, подразумевает и то, что, если человек исполнен ненависти и склонен к разрушению, при

этом еще и не способен любить, он не может считаться здоровым. Или если обратиться к более специфическому примеру: Фрейд никогда бы не назвал «здоровым» человека, который почти полностью регрессировал на анально-садистический уровень. Но разве личность подобного типа не может отлично функционировать в обществе? Разве садист не был весьма полезен в нацистской системе, в то время как альтруист не был востребован в подобных обстоятельствах? Разве личность с ничтожным запасом человеколюбия и практически лишенная чувства собственной идентичности не лучше адаптируется к современному обществу, к техническому прогрессу, чем восприимчивый, глубоко чувствующий человек? Когда речь о здоровье ведется в больном обществе, понятие здоровья используется в социологическом смысле – как показатель адаптированности к обществу. Вот тут-то и кроется подлинная проблема – проблема конфликта между «здоровьем» в общечеловеческом понимании и «здоровьем» как понятием социологических исследований. Человек вполне может функционировать в больном обществе именно потому, что он болен в общечеловеческом смысле. Потому под словами «в сущности говоря» подразумевается, что если какая-либо личность представляется желательной с точки зрения общества, то человек этот считается здоровым и по мнению психоаналитика.

25

Hartmann. Op. cit. P. 81.

Хартман удаляет отсюда самый важный – и основной – элемент теории Фрейда: критику буржуазных нравов и протест против них во имя человека и его развития. Своим определением «человеческого» и «социального» здоровья, а также безоговорочным отрицанием социальной патологии Хартман оказывается в оппозиции к Фрейду, который говорит о «коллективных неврозах» и о «патологии цивилизованных со обществ» [26] . Хартман не замечает, что вытеснение сексуальности в среде викторианской буржуазии считалось полезным и вполне укладывалось в понятие здоровья, потому что буржуазия культивировала своеобразный тип социального характера, отличавшийся скаредностью и отрицательным отношением к развлечениям и тратам. Это была психологическая основа той формы накопления капитала, которая требовалась для развития экономики XIX века. Фрейд критиковал вытеснение сексуальности в силу сложившегося обычая, ибо это способствовало психогенным заболеваниям.

26

См.: Freud S. Civilization and Its Discontents Trans. J. Riviere. – London: The Hogarth Press, 1935. P. 141–142.

В середине XX столетия речь уже не идет о вытеснении сексуальности, поскольку по мере становления потребительского общества секс превратился в статью потребления, а тенденция к незамедлительному сексуальному удовлетворению стала частью модели потребления, которая соответствует экономическим установкам автоматизированного общества. В современном обществе вытеснению подлежат другие влечения – желание жить полноценной жизнью, быть свободным и неравнодушным. Действительно, если бы люди были сегодня здоровы, то они скорее менее, чем более стремились бы к выполнению своей социальной роли, в то же время протестуя против условностей больного общества, и требовали бы таких социально-экономических перемен, которые сократили бы дихотомию между здоровьем социального и человеческого характера.

Эго-психология радикально пересматривает теорию Фрейда, самую ее суть, а не отдельные положения – если не считать некоторых исключений. Подобный пересмотр – сущая смерть для радикальных, перспективных теорий и представлений. Ортодоксия сохраняет учение в изначальной форме, ограждает от нападок и критики и вместе с тем «реинтерпретирует», придает новые акценты или вносит дополнения, при клятвенных заверениях, что все это можно найти в словах самого мастера. Подобный пересмотр, таким образом, изменяет самый дух исходного учения, остающегося при этом как бы «ортодоксальным». Подход другого типа, который я предлагаю называть диалектическим, предполагает пересмотр классических формулировок с благой целью сохранения их духа. При этом сохраняется существо исконного учения, оно освобождается от обусловленных временем, ограничивающих теоретических положений. Противоречия внутри классической теории разрешаются диалектически, теория модифицируется в процессе ее «приспособления» под новые проблемы и опыты быстротекущей жизни.

Но, пожалуй, самый важнейший пересмотр – это пересмотр, которого эго-психология не произвела. Она не разработала «Ид-психологию», то есть даже и не попыталась внести свой вклад в святая святых системы Фрейда – в науку об иррациональном. Она так и не внесла свой вклад в расширение нашего знания о бессознательных процессах, конфликтах, сопротивляемости, приемах рационализации, переносе. Но что гораздо важнее, эго-психология так и не воспользовалась критическим, освобождающим психоанализом. Серьезной опасностью будущему человека угрожает главным образом его же собственная неспособность осознать всю надуманность собственного «здравого смысла». Большинство

не может преодолеть усвоенных совершенно нереальных представлений, привычных категорий мышления – свой «здравый смысл» они почитают здравомыслием. Радикальная же эго-психология могла бы заняться феноменом здравого смысла, причинами его распространенности и догматичной косности. Она могла бы разработать методы исследования этого явления, заняться его критическим изучением. Однако эго-психология так и не заинтересовалась этими радикальными исследованиями, она удовольствовалась отвлеченными, в значительной мере метафизическими спекуляциями, которые не обогатили нашего знания ни в клиническом, ни в социально-психологическом отношении.

Эго-психология сосредоточила внимание на рациональных аспектах адаптации, научения, волеизъявления и т. п. (традиционная установка, которая игнорирует тот факт, что современный человек страдает от неспособности волевого осуществления собственных планов и что «научение» зачастую делает его по большей части слепым). Конечно, это вполне легитимная и очень важная исследовательская область, куда внесли выдающийся вклад такие исследователи, как Ж. Пиаже, Л.С. Выготский, К. Бюхлер (К. Buhler) и многие другие. Эго-психологи «подняли» психоаналитику до уровня академической респектабельности, утверждая, что «мы тоже» знаем, что либидо – это еще не все, есть еще и человек системы (system man). Тем самым они подкорректировали некоторые аспекты психоаналитической теории, однако большинство их идей ново лишь только для тех, кто верил, будто ссылками на либидо можно объяснить все.

Эго-психологический пересмотр начался с изучения психологии адаптации, но сам по себе он есть не что иное, как психология адаптации психоанализа к социологии XX века и к преобладающей в западном обществе тенденции. Стремление найти пристанище в традиционности вполне закономерно в эпоху патологической тревоги и массового конформизма, однако для теории психоанализа это движение назад, фактически лишающее психоанализ той жизнеспособности, благодаря которой он некогда оказался столь влиятельным фактором современной культуры.

Если мой анализ верен, почему же руководители психоаналитического движения не исключили из своих рядов эго-психологов, как поступали с прочими ревизионистами. Вместо этого эго-психология, напротив, стала ведущей школой психоаналитического движения – факт, который нашел символическое выражение в избрании Хейнца Хартмана президентом Международной психоаналитической ассоциации в 1951 году.

На данный вопрос можно ответить двояко. С одной стороны, эго-психологи стремились укрепить собственную легитимность, всячески подчеркивая значимость своих полномочий в качестве «настоящих законных» последователей Фрейда. С другой стороны, они, вероятно, вполне отвечали стремлению официальных психоаналитиков к адаптации и респектабельности. Эрудиция и блестящий интеллект, отличавшие эго-психологов, несомненно, стали колоссальным подарком движению, которое к тому времени уже утратило «общее дело» – перестало заниматься продуктивной разработкой «Ид-психологии», поисками теоретического обоснования новых идей, утратило критичность по отношению к устаревшим идеям и допотопной терапевтической практике. Эго-психология оказалась идеальным решением проблемы кризиса психоанализа – идеальным в том смысле, что сама уже давно оставила всякую надежду на радикальный, продуктивный пересмотр, который вернул бы психоанализу его первоначальную действенную эффективность.

Вместе с тем следует отметить, что не все правоверное большинство психоаналитиков оказало эгопсихологии столь благосклонный прием. Есть и исключения. В частности, З. Нахт (S. Nacht), один из самых выдающихся психоаналитиков среди ортодоксов, выступил с критикой эго-психологии, во многом сходной с тем, о чем говорил я. На симпозиуме, посвященном «Взаимовлиянию в развитии Эго и Ид», Нахт заявил: «Попытка возвести психоанализ на эмпиреи общей психологии, как это хотелось бы сделать… Хартману, Одье (Odier) и де Сосюру… представляется мне бессмысленной и, мягко говоря, отступлением на более раннюю стадию развития, если целью ставится изменение нашей методологии» [27] . Хотя я и расхожусь с Нахтом по многим аспектам, но все же разделяю его убеждение, что эго-психологическая школа демонстрирует отход от сущности психоанализа.

27

Nacht S. Discussion of «The Mutual Influences in the Development of Ego and Id.» (Симпозиум проводился в рамках 17-го конгресса Международной психоаналитической ассоциации в Амстердаме 8 августа 1951 года.)

Однако, несмотря на некоторые тревожные симптомы, психоанализ продолжает жить. Хотя его смерть можно и спрогнозировать, если только не изменится его направление. Именно это и имеется в виду под «кризисом психоанализа». Как и у всякого другого кризиса, у него есть альтернатива: медленное угасание или творческое обновление. Каковы будут последствия, предсказать трудно, хотя налицо некоторые обнадеживающие признаки. Становится все яснее и яснее, что для осмысления и разрешения современного кризиса, в котором находится человечество, потребуется глубокое знание реакции людей на изменение условий существования и что психоанализ может серьезно помочь в этом. Кроме того, психоанализ представляет собой наиболее перспективную и требующую особого напряжения сил исследовательскую область, не менее сложную, чем биология или физика. Проницательность исследователя и критическое мышление сочетаются здесь со способностью замечать почти неуловимые психические процессы, в которых необходимо принимать самое непосредственное участие, чтобы получить возможность вести наблюдения.