Кроме Стоунхенджа
Шрифт:
Хойл предположил, что в счетном кольце Обри использовались четыре камня: два перекладывались против часовой стрелки, отмечая положения Солнца и Луны, а два – по часовой стрелке, для наблюдения за узлами лунной орбиты. Солнечный камень каждые 13 дней перекладывался на две лунки, а лунный камень – на две лунки каждый день с ежемесячной поправкой. Однако при использовании четырех камней число лунок Обри не обязательно должно равняться именно 56 – да и вообще какому бы то ни было определенному числу, – и Ныоэм [27] считает это «одной из главных слабостей» гипотезы Хойла.
27
Antiquity, XLI, 97, 967.
Позднее я выдвинул умозрительное
Умозрительные предположения неприемлемы для археологов, оперирующих только фактами, но, может быть, как заметил редактор Nature, «если министерство гражданского строительства обязано, кроме всего прочего, содержать в порядке траву, то почему бы почтенным астрономам и не попытаться отгадать, какой смысл скрывался за размещением всех этих камней?»
Английский журнал «Антиквити» организовал по этому поводу обмен мнениями. Профессор Хойл рассмотрел астрономическую теорию со своими добавлениями, шестеро специалистов выдвинули аргументы «за» и «против», а Джакетта Хоукс прокомментировала их заключения. В качестве высказывающегося № 1 я ограничился изложением сути дела: Стоунхендж: а) был солнечной и лунной обсерваторией, б) служил счетным устройством для предсказания крайних положений восхода и захода Луны на горизонте, а также затмений и в) является замечательным памятником культуры, имевшей широкое распространение.
Никто из остальных пяти не выступил с опровержением этой теории. Выступавший вторым Ричард Аткинсон писал: «Разумеется, невозможно отрицать, что они накопили много эмпирических сведений в наблюдательной астрономии, так как, мне кажется, нельзя не согласиться, что. во всяком случае, положение Пяточного камня и опорных камней, а также, собственно, и шпрота самого Стоунхенджа были определены астрономически, даже если мы расходимся в истолковании этих направлений или просто воздерживаемся от суждения». Высказавшийся третьим Александр Том. почетный профессор Оксфордского университета, писал: «…Я готов согласиться, что Стоунхендж был солнечной и лунной обсерваторией».
Теория получила – или почти получила – признание. Одинокий древний памятник уже не считался только храмом. Это была поэма в камне, звено между человеком и вращающимися небесами. Было нелегко охватить во всей полноте значение этого факта, который отражал эволюцию человека, изменение его места во Вселенной. Стоунхендж повествовал о зарождении цивилизации, об интеллекте и мироощущении неолитического человека.
Астроархеология дала толчок для новой оценки строителей Стоунхенджа. Одно крайнее мнение объявляло их «темными варварами», «практически дикарями», а другое превозносило их как гениев. «Тут трудился подлинный Ньютон или Эйнштейн». Где-то посередине между этими крайностями за ними признавался уровень достижений, сопоставимый с древним Египтом или Месопотамией, хотя в смысле количества наблюдений строители Стоунхенджа в 2000 г. до и. э. стояли выше египтян и месопотамцев и лучше понимали устройство Вселенной. Но без письменных памятников или устных преданий понять этих людей и их эпоху очень трудно. Они были составной частью зарождающейся и еще очень хрупкой цивилизации.
В 1940 г. я, английский школьник, слушал речь Уинстона Черчилля: «…даже если Британская империя, английское государство просуществует еще тысячу лет, люди все-таки будут говорить «это был их великий час…» В классе висела неизбежная карта мира с разноцветными странами, и, казалось, большинство их было окрашено в английский багрянец.
Во время воздушных налетов мы, прижавшись подбородком к коленям, сидели в узких земляных щелях, позднее в погожие дни мы высматривали «Фау-2», поднимавшиеся из-за моря, оттуда, где лежала оккупированная Голландия, но у школьников исход войны не вызывал никаких сомнении. Империя, убеждали нас учебники для младших классов, была средоточием британской цивилизации, чем-то само собой разумеющимся и вечным. Черчиллевское «даже если» прозвучало для нас как удар грома.
На протяжении истории цивилизации тоже развиваются и гибнут. [28] Их исчезло больше, чем существует в настоящее время. Римская империя пережила свой медленный тягостный финал в первые три века нашей эры. Эдуард Гиббон проанализировал ее упадок и разрушение в семи полновесных томах. Соединенным Штатам едва исполнилось двести лет, и американский образ жизни, пожалуй, еще не прошел проверки временем. Среди причин
28
Дж. Брэстед, Завоевание цивилизации.
Американский историк Джеймс Брэстед был оптимистом. Согласно его убеждению, человечество завоевывало мир, создавая все более широкую и высокоразвитую цивилизацию. Оно начало свой путь в Египте и через Грецию, Рим и Европу достигло Северной Америки. Движущей силой была неуемная жизнерадостная энергия человеческой души. «Все это освещает вековой путь развития человека, и прослеживая, как он завоевывает цивилизацию, мы прослеживаем неуклонный путь вверх*).»
Эта точка зрения достигла крайней формы в теории однонаправленной диффузии из единого очага цивилизации. Все началось в Египте и (или) в «Плодородном Полумесяце» Месопотамии примерно за четыре тысячи лет до нашей эры, и «дети Солнца», светло-коричневые представители гелиолитической (солнечно-каменной) расы, разнесли плоды этого развития в самые дальние уголки земного шара. Ничто не изобреталось дважды. Ничто не было открыто независимо. Всем – наукой, цивилизацией, пирамидами, поэзией – мир обязан долинам Нила, Тигра и Евфрата. Естественный закон прогресса ведет вверх.
Другая крайность – теория множественности очагов цивилизации, подразумевающая изолированное развитие. Разные этнические группы развивали собственную культуру и цивилизацию независимо друг от друга, никак не взаимодействуя.
Освальд Шпенглер, школьный учитель из Мюнхена, рано ушедший в отставку, вообще отбросил вопрос о прогрессе. В широком обзоре европейской истории он выдвинул идею организмов. Цивилизация рождается, достигает поры расцвета и проживает свой нормальный ограниченный срок. Расцвет характеризуется творческим взрывом в искусстве, музыке, науках. Конец знаменуется изобилием, пошлостью, единым высоким уровнем материального комфорта – и больше ничем. Его взгляды ошеломили Европу, тем более что писал он в Мюнхене 1918 года, в период крушения прежнего уклада. Возможности выжить нет, заявил он. Западная цивилизация умерла, рассыпалась, как высохший цветок.
Арнольд Тойнби, английский историк, в целом придерживался сходных взглядов: цивилизация растет и прогрессирует только в результате ответной реакции на внешние воздействия, осуществляемой под руководством творческого меньшинства. В последней своей работе он выявил 26 отдельных цивилизаций начиная с древнего Египта и кончая Китаем до возникновения КНР.
Но что, собственно, означает само слово «цивилизация»? Сэмюэл Джонсон отказался включить его в свой знаменитый первый (1772) словарь, невозмутимо заявив Босуэллу, что это малораспространенный товар, который можно найти только в больших городах, преимущественно в центральных кварталах Лондона. Клайв Белл («Цивилизация», 1928) определял цивилизованного человека как наилучшего человека, отвечающего нашим представлениям о порядочности и хорошем вкусе. Китайский император отослал послов английского короля Георга III с подарками, объявив, что его цивилизованная страна не нуждается во ввозе варварских товаров.
Признавая что-то, лежащее вне его культуры, плодом цивилизации, человек тем самым избавляется от высокомерия. Вне своего квартала (Джонсон), вне собственной личности (Белл) или вне своих государственных границ. Говоря о Стоунхендже, мы должны преодолеть все эти барьеры.
Цивилизация теснейшим образом связана с техническим развитием. Гордон Чайлд обязательным признаком цивилизации считает письменность; Свен Нильсон относит к таким признакам чеканку монеты, Лесли Уайт – практическое использование какого-то вида энергии, Джакетта Хоукс – вино и ячменное пиво, а Брэстеду требуются сельское хозяйство и морские суда. Без этих атрибутов разные авторы определили бы данную культуру как не обладающую цивилизацией.