Кроме Стоунхенджа
Шрифт:
Но цивилизацию нельзя свести к тем или иным исчерпывающим признакам. Исключения составляют здесь правило. Стоящий особняком Клод Леви-Штраусс заявляет, что началом культуры является юридическое и социальное запрещение кровосмешения. Это определение ставит в несколько двусмысленное положение племя Авраамово и полностью исключает египетских фараонов и перуанских инков, которые брали в жены родных сестер.
Большинство авторов единодушно считает обязательным условием цивилизации обработку земли. Нам известно, что в США сельское хозяйство не слишком заметно за ширмой городских магазинов, но тем не менее оно остается одним из столпов американской культуры. Выращивание продуктов питания создает ту экономическую базу, которая определяет уровень жизни данного общества. И люди, возглавлявшие социальную и политическую его систему, очень рано поняли, что именно эта статья национального валового продукта легче всего поддается налоговому обложению. Первые арифметические
Однако в течение большей части своего существования человек был охотником. При малой численности населения систематические кочевки за стадами дичи давали охотничьей орде потребное количество еды. Эта форма культуры обеспечивала необходимые пищевые ресурсы и более того – достаточный досуг на стойбище. Рабочая неделя охотничьих народов составляла два-три дня. Культура ранних строителей могильников в центральных и восточных областях Соединенных Штатов была охотничьей. Строители эти достигли того уровня групповой организации, который вполне можно подвести под определение цивилизации. И при этом без сельского хозяйства!
Письменность – вот еще один, по общему мнению, обязательный атрибут. Герберт Уэллс, автор 97 книг и пьес, подчеркивал необходимость писаного слова – до его появления общины Старого Света были лишь «квазицивилизованными»! Из-за трудностей трактовки загадочных письмен майя и тайного языка веревочных узлов кипу у инков Уэллс отнес Новый Свет к категории «первобытных цивилизаций». Поскольку мы пользуемся письменностью (и я сам прекрасно сознаю, что в эту минуту вожу пером по бумаге), мы ждем того же от любой цивилизации. Письменность – это связующее звено между индивидуальными сознаниями. Мы не можем представить себе иного способа обмена мыслями и идеями, сохранения законов и истории. Но ведь личные письма постепенно уступают место почтовым посылкам с магнитофонными кассетами, и позвонить по телефону легче, чем написать письмо.
Культуры без письменности существуют и сейчас, как существовали они и в прошлом. Этнограф, сталкиваясь с племенами, еще ведущими первобытный образ жизни, открывает поразительное богатство устных легенд, социальных законов и философских представлений. Часть своего наследия Запад получил из дописьменного прошлого, когда появление письменности позволило перенести на пергамент народные баллады, мудрые пословицы и издревле хранимые знания. Греческие философы считали письменное слово грубым выставлением истины напоказ – лучшее хранится в сердце и уме.
Основа всякой цивилизации преходяща и может рассыпаться прахом. Даже предметы материальной культуры хрупки и легко уничтожаются, а наша эра разрушительна как никакая другая. Нам трудно вообразить стабильное общество, не знающее перемен. Наше поколение живет переменами. Археолог, раскапывавший пещеры Лез-Эйзи во Франции, был поражен единообразием своих находок. Слой за слоем содержал одни и те же орудия. Сотни поколений людей жили, любили и умирали точно так же, как их предки. И тем не менее этот уклад жизни оказался очень непрочным. Он рухнул из-за легкого нарушения экологического баланса.
Мне самому довелось наблюдать, как система давних обычаев исчезла без всякого следа всего за несколько лет. Особенно чудесным климатом в Испании отличается один уголок побережья у подножия гор к западу от Малаги. До того, как там был построен аэропорт, добраться до этого costa del sol – солнечного берега – было не слишком просто. Укромное селение, о котором я веду речь, ютилось у самой воды – два-три ряда белых домиков поближе к лодкам, приносящим пропитание. Погода была неизменно солнечной и теплой; разве что зимой разразится шторм-другой или полмесяца идут затяжные дожди. Но это было исключением. Рыбаки каждый вечер спокойно уходили в море и возвращались с порядочным уловом. Рыбу можно было обменивать на овощи, ткани и вино. Шторм бывал самым тяжелым событием в году. Одни, напившись густого красного вина, спали почти без просыпу, пока погода вновь не прояснялась, другие утирали слезы, глядя на лодки, бесполезно стоящие у берега. Это была устойчивая культура, не без своих радостей, с богатым прошлым, которое, впрочем, вспоминалось лишь смутно. Мы были знакомы с жителями селения и знали их обычаи. Песни, которые тогда раздавались там все время, были смесью мавританских и испанских романсов, передававшихся из уст в уста с тех пор, когда последние мавры еще не покинули Испанию. Одна из песен распевалась на рождество, как традиционный рождественский гимн, под аккомпанемент тамбурина и своеобразного гудящего инструмента, представлявшего собой выдолбленный пальмовый пень, обтянутый барабанной кожей, по которой водили мокрой бамбуковой палкой. Понять слова, несомненно, сильно изменившиеся за столько веков передачи в устной традиции, было
– А где эта река? – спросил я певца.
– Далеко отсюда. Там, где вода пресная. В Фуэнхироле.
Эта река находилась всего в полутора километрах от того места, где мы стояли, а потому я не спросил, как собирался: «А какой бог?»
Праздничным вечером в парадную комнату домика набивались все, кто только мог, чтобы попеть и потанцевать. Дети в ночных рубашонках сидели на шкафах и комодах, созерцая веселье, хотя им давно полагалось спать.
Некоторые из местных обычаев вряд ли пришлись бы по вкусу поборникам женской свободы. Община была очень патриархальной, но кое-что в ней, возможно, сохранялось еще со времен матриархата. Одна женщина призналась нам, что очень бы хотела носить короткую юбку или esta, [29] добавила она, кивнув на шорты моей жены, но это возмутит все селение. Пойдут сплетни, ее близкие не будут знать, куда девать глаза от стыда. В самые-самые жаркие дни бабушки купались в море. Купались они одетыми – в длинных черных платьях и со всеми нижними юбками. Случалось такое купанье не чаще двух-трех раз в году и тоже было праздником.
29
Это (ucn.).
Это была настоящая мини-культура, лишенная руководства, которое творчески отозвалось бы на внешнее воздействие в духе Тойнби. Появился аэропорт, а с ним реактивные самолеты, песеты, доллары, английские фунты. Начался строительный бум, и за два-три года селение преобразилось. Глашатаем перемены стал мотороллер. Рыбак, живший напротив домика, где мы проводили свободные дни, со всеми подробностями поведал своим друзьям, как эта машина куда быстрее осла увезла его за многие километры в то место, где он обучался строительному ремеслу. Он сидел в вымощенном кварцем узком переулке, а его жена отмывала мотороллер, после чего машину торжественно вкатили на ночлег в парадную комнату, выложенную гранадской плиткой. Затем зафыркали новые мотороллеры, еще и еще, появились радиоприемники, телевизоры, интерес к рекламе, заброшенные лодки, эспланада для прогулок над морем, домики были снесены, очистив место для многоэтажных отелей, а новоявленных строителей с их семьями переселили на задворки селения.
Ничего плохого тут, конечно, не было; это считалось прогрессом. Материальное положение местных жителей улучшилось; впрочем, такой заметный шаг вперед затем заметно подпортила сильная инфляция. Да, прогресс! Но этот случай отлично иллюстрирует хрупкость культурного уклада. Что-то при этом погибло безвозвратно.
Я не социолог, но по временам я размышляю о том, возможно ли сохранить культуру, которой грозит опасность? Каким способом? Да и мыслимо ли это вообще? Есть ли смысл создавать «национальные заповедники культуры»? Обширные районы, которые строго сохранялись бы и куда посетители приезжали бы полюбоваться особым образом жизни, как любуются они красотами природы, например, в Йосемитском национальном парке? Нет, по такие, как индейские резервации XIX в. То были гетто, слишком тесные, слишком бедные естественными ресурсами, чтобы в них могла сохраняться индейская культура. Да и стояла за ними ожесточенная вражда между переселенцами и индейцами. И не городки-музеи народного быта вроде Плимут-Плантейшен или Вильямсберга. Нет, это очень хорошая идея, находящая превосходное воплощение, но культура тут воссоздается словно на сцене, а не живет живой жизнью. Члены амишевской секты меннонитов и пенсильванские немцы сохранили свой уклад, несмотря на натиск новой материальной культуры. У них есть объединяющий их стержень религиозных и социальных понятий. Для них культура, лежащая вне пределов их общины, остается чуждой. Как-то я заговорил с женщиной из амишевской секты. На ней было длинное серое платье, стоптанные ботинки и белый чепчик. Случилось это в августе, и она нарвала для моей жены целую корзину спелых кукурузных початков. Когда мы предложили ей деньги, то услышали в ответ: «Господь в нынешнем году послал нам поистине обильный урожай, а потому мы должны и другим уделять от его щедрот».
Чистые гуманисты пытаются разграничить техническое развитие и цивилизацию, материальные и духовные ценности. С точки зрения материальной культуры человечество с каждым шагом в будущее становится все менее примитивным. Мы наблюдаем прогресс от руки к мотыге, затем к конному плугу, затем к трактору. Музейные витрины демонстрируют нам прогресс в чисто техническом смысле слова: рубило, копье, стрела, пуля, ядро, бомба, ракета с ядерной боеголовкой. Ну, а нематериальные явления, которые перечислил профессор Колумбийского университета Джеймс Робинсон, – религия, язык, верования, мораль, эстетические понятия, все проявления человеческого духа и разума? Они ведь тоже мерило человека.