Кросс по грозовым тучам

Кибальчич Сима

Мысли разбегались по дорожкам множества версий, ни одна из которых не казалась правдоподобной. Одно можно сказать наверняка — тварь имела космическое происхождение и каким-то образом очутилась на Земле. Но как именно? Возможен вариант ее случайного попадания. Перемещаясь по космосу, пройдя каким-то образом все кордоны, она явилась сюда в одиночестве? Хотя может были и другие твари, которые пока себя не проявили? Или им в зубы не попался инсектоид. Первая жертва и, видимо, большая вкуснятина. Интересно, чем ей не понравился изоморф? С другой стороны, кому может понравиться меняющая форму бешенная скотина? 'Диверсант'

и сам способен менять форму. Уж не родственники ли они с орфортцем?

А возможно, инсектоиды сами переносчики этой заразы? Притащили ее на Землю и сдохли? И объединяло их одно — участие в операции, связанной с застрявшим невесть где гиперфлотом под командованием Штрауса. Этот вариант самый отвратительный. Он мог грозить чем-то более масштабным, чем захват случайно занесенного на Землю одиночного инопланетного хищника с цельно-фрагментарным мышлением.

Ларский ускорил шаг — хотелось свернуть с протоптанной дороги, вырваться наружу из-под сомкнувшегося над головой шатра зеленых крон и обступивших с двух сторон голых стволов. Нужно увязать все факты и увидеть ситуацию целиком, а значит, отстраниться от разрастающейся внутри тревоги и нехорошего предчувствия. В сотне метров впереди светлел широкий проход. За аллеей проглядывала зелень и ярко-красные пятна цветов. Хорошо бы найти беседку у тихого водоема, окруженного зеленью и сонными тушами камней. А лучше выспаться и посмотреть на все свежим взглядом, прежде чем отправлять отчет Марре. Но времени нет.

Приблизившись к выходу, Ларский понял, что от открытого пространства его отделял гигантский дендротрон. Живая древесная стена разворачивалась вширь уступами, лесенками и переходами. Поднималась вверх изящными, покрытыми темной корой башенками с узкими бойницами. Дышала на разных уровнях орнаментом сказочных фигурок, кора которых казалась то светло-серой, то нежно-зеленой. В сравнении со стеной дендротрона буки уже не выглядели гигантами. Она поднималась, как доисторическая замковая крепость, метров на тридцать, а дальше начиналась сплошная густая крона — хвойные лапы тянулись куда выше древесных стен.

Сразу вспомнился отец — нередко угрюмый, нелюдимый. Он был асом дендротронологии: рисовал и чертил конструкции, виртуозно биопрограммировал их, разрабатывал самые необычные схемы регенерации и роста растений и своими руками воплощал в реальность. Больше всего любил работать с березой.

Проход в дендротроне здесь создали в виде распахнутых ворот, к которым вели богатыри-буки. Хорошо, если за ним обнаружится беседка? Ларский сделал несколько шагов, охватил взором открывшийся живописный простор и замер, внезапно понимая, куда его привели ноги. Угодья, предназначенные для существ, давно и безнадежно поработивших человечество, — детей. С утра и до вечера Макао развлекал ребят и их мамочек. На местных игровых площадках, в волшебных лабиринтах, модельных зоопарках и на аттракционах успел отметиться почти каждый известный дизайнер.

А это место — карамельную поляну с плавучими островами вокруг Дома-раковины — Ларский помнил прекрасно. Дизайнерский проект жены, кстати, единственный на Макао. Поляна-мечта для юных принцесс. У Лизы было непростое отношение к детям, слишком тревожное и серьезное, чтобы их заводить. Обычно она не бралась за детские проекты. Кроме этого места.

Пять лет назад сказала Ларкому, что заказ из Макао — слишком престижное предложение, чтобы от него отказываться. Но он видел, что проект значил для жены нечто большее — попытку понять детей.

В раннее, только разгорающееся утро площадка пустовала. Острова, легкостью и прозрачностью напоминавшие облака, плавали на разных уровнях. Самые низкие скользили на высоте колен, а потом тянулись выше и выше к подножию домика-раковины. Острова отличались друг от друга, но каждый напоминал пушистую снежинку с начинкой, привлекающей мелких обормотов. Внутри снежинок Лиза разместила цветы, разные скульптурки, механические устройства, световые картины и просто мячики, которые возвращались обратно, куда их ни кинь. Все эти штучки приводили малолетних спиногрызов в состояние повышенного возбуждения. Ларский с Лизой как-то умели удовольствие наблюдать, как те неутомимо скакали с острова на остров и пронзительно верещали.

Детская возня и беготня стягивались к гигантской раковине-улитке. Ее идеальный геометрический конус слой за слоем поднимался в голубое небо. По спирали внешней стены домика можно забежать на самый верх. Перламутровые бока раковины прорезали цветные окна-карамельки. Прозрачными выпуклостями они искрились на солнце и пахли невероятно аппетитно. Дети их лизали, и даже Ларский, когда приехал сюда с Лизой месяц спустя после сдачи проекта, нашел в себе решимость и попробовал одно оконце. Оказалось, вкусно. И он облизал еще парочку.

— А когда пойдет ливень, что станет с твоими окнами? — спросил тогда у жены.

— Они начнут таять, — рассмеялась она.

— И растают?

— Нет, конечно. Это вечные карамельки. О которых всегда мечтают дети. Сладкий дождь будет стекать со стен, но оконца останутся.

— Ужас. Все вокруг затопит липкой сахарной водой. Растения погибнут от сладости.

— Что за глупости, Ларский. Не погибнут. Неужели ты не знаешь о червях-сладкоежках?

Вид у Лизы стал веселый и заговорщический. Захотелось поддержать игру.

— Я родом из тяжелого детства. Вместо сказок на ночь мне читали книги о растениях и заставляли слушать классическую музыку. Поэтому всю жизнь тревожусь о растениях и ничего не знаю о червях-сладкоежках.

— Ладно. Давай договоримся. Если ты будешь хорошо себя вести, я на ночь расскажу сказку. Про то, как черви-сладкоежки после сахарного потопа поднимаются из глубин и пожирают влажную землю. А потом, когда они пропустят через себя каждый ее клочок и от обжорства станут похожи на радужные шарики, выползают на берег реки и валяются там на солнце. И дети могут прыгать на этих шариках и подбрасывать их в воздух.

— Бедные! Они же не шарики, а черви, значит, просто лопнут от этих глупых прыжков?

— Ерунда. Ничто не делает нас более крепкими и радостными, чем съеденные сладости. После карамельного дождя черви не лопаются и могут прыгать, как шарики, три дня напролет. Они даже не боятся солнечного света.

— Ты обязательно должна рассказать мне эту историю в подробностях.

— Я же тебе обещала.

— Не думал, что ты знаешь такие интересные истории. Не говори больше никому. Иначе нализавшиеся карамели дети прилипнут к тебе и не отлипнут, пока все им не расскажешь.