Кровь Асахейма
Шрифт:
После того как зажглась последняя жаровня, де Шателен поднялась на ноги, в последний раз поклонилась алтарю и, развернувшись, двинулась обратно в центральный проход часовни. Идя к выходу, канонисса слышала торопливые шаги своих помощников. Они старались держаться в тенях боковых пределов, закутанные в плащи и с наброшенными на головы капюшонами. Некоторые были из плоти и крови, как и она сама, иные — как минимум частично механическими.
Как только де Шателен распахнула тяжелые двери из галового дерева и вышла на улицу, окутанную ночной прохладой, один из них приблизился
Когда он поднял лысую голову, продемонстрировав иссеченное старческими морщинами лицо со слепыми белыми глазами, канонисса узнала Эрмили Реподу, магистра астропатов.
— Ваш вопрос не может подождать, магистр? — поинтересовалась она.
Репода снова поклонился, извиняясь.
— Вы велели уведомить вас, если хор сможет получить сообщение.
Несмотря на всю свою выдержку, де Шателен почувствовала, как внутри живота что-то судорожно дернулось. В эти дни надежда была опасным чувством.
— И?..
Репода сухо сглотнул.
— Я не хочу давать вам почву для ложного оптимизма, — сказал он, — но после того как эта… тварь была убита, мы начали получать прерывистые обрывки данных. Ничего достаточно определенного, что меня бы устроило, к тому же по большей части сообщения принимают аколиты без должных навыков толкования.
Де Шателен нетерпеливо вздохнула.
— Я думаю, наш зов услышали, — сказал он. На его лице попеременно отражались то сомнение, то надежда. — У меня нет точного имени, но кто-то пытается до нас дотянуться.
— И больше ничего?
Репода выглядел неуверенно.
— Кое-что. Возможно, прозвище. Может быть, Волки смогут рассказать больше. Мои люди интерпретировали его по-разному. Один выдал какую-то тарабарщину, другой — прозвище: «Зовущий Бурю». Я не знаю, что все это значит.
Де Шателен задумчиво поджала губы.
— «Зовущий Бурю»… — медленно произнесла она. — Я поговорю об этом с Гуннлаугуром. Это имя, вероятно, покажется ему знакомым.
Репода снова поклонился. Его руки нервно дергались, казалось, он сам не свой. Все вокруг уже были взвинчены и доведены до предела из-за того, что им пришлось увидеть и пережить.
Де Шателен мягко взглянула на астропата, хотя тот и не мог этого увидеть.
— Не отчаивайтесь, магистр, — сказала она. — Я почти утратила надежду, но наши молитвы были услышаны. Волки не бросят своих. Придут еще их братья, и, когда они высадятся на планете, в нашем выживании окажется смысл. Этот город будет стоять прочно, готовый принять воинов. И они отправятся в Крестовый поход, которого мы так ждали.
Репода попытался улыбнуться, но его старое лицо оказалось способным лишь на гримасу.
— Надеюсь, что вы правы, канонисса, — произнес он.
Де Шателен глубоко вздохнула. Воздух вокруг Галикона стал чище, чем раньше.
— Если я и приучила себя сомневаться, магистр, — сказала она, — то уже забыла об этой привычке. Владыка Человечества не бросает верные Ему души. Именно об этом нам нужно помнить, разве нет? Необходимо верить.
Женщина снова улыбнулась, в этот раз скорее для себя, чем для астропата.
— После всего, что мы видели, — произнесла она, —
В забытом всеми закутке верхнего города, вдалеке от переполненных часовен, перестроенных жилых блоков и медицинских станций, в тени деревьев с листьями, похожими на наконечники копий, под темным ночным небом горел костер.
Он превосходил по размеру большинство других и представлял из себя сваленные в кучу куски древесины с забитыми в щели тряпками. Вся эта конструкция была обильно полита маслом. В ревущем пламени на спине лежало тело Вальтира, уставившись распахнутыми глазами в море звезд. Вокруг погребального костра были разложены его вещи: фрагменты доспехов, остатки шкур и трофеев. В ногах трупа на железной раме висел Хьольдбитр, вложенный в ножны. Клинок выглядел очень плачевно. Он никогда больше не покинет ножен. Части меча забрали с поля битвы, но чтобы перековать оружие, требовался кузнец уровня Арьяка.
Гуннлаугур смотрел, как пламя пожирает тело его боевого брата и друга. Он знал, что Вальтир хотел бы, чтобы клинок уничтожили вместе с ним, развеяли по ветру и никто, кроме него, никогда не смог им воспользоваться.
Со временем так и будет, но теперь пламя погребального костра не уничтожило бы оружие. Потребуется совсем другая печь, чтобы расплавить несокрушимый металл и побороть силу охранных рун, выгравированных по всей длине клинка.
Волчий Гвардеец оторвал взгляд от огня и осмотрел других наблюдателей. Вокруг собрались четверо космодесантников. Они стояли молча, каждый погруженный в собственные мысли.
Ближе всех к Гуннлаугуру находился Ольгейр. Великан расправил плечи и гордо выпрямил спину. Сплюснутый нос и косматая борода четко выделялись на фоне пламени. Глубоко посаженные глаза воина смотрели в самое сердце огня. Они с Вальтиром не были близкими друзьями, но, как было известно Гуннлаугуру, пользовались взаимным уважением. Несчастье, случившееся с Бальдром, задело громадного космодесантника намного сильнее. И хотя Ольгейр призывал даровать Фьольниру Милость Императора, в его глазах при этом читалась боль. С того момента, как Бальдр попал в стаю, они сражались плечом к плечу, словно кровные братья. Их болтеры ревели в унисон. Если бы Бальдр умер, Ольгейр долго переживал бы. Если бы он выжил, но не смог исцелиться, великан переживал бы еще дольше.
Рядом с Ольгейром стоял Ёрундур. Старый Пес, казалось, горбился меньше, чем на предыдущих заданиях. Его ярость в отношении Хафлои угасла. Даже ему было понятно, насколько сильно последний полет «Вуоко» повлиял на битву. Гуннлаугур даже подозревал, что гнев старого космодесантника не был до конца искренним. Между этими двумя воинами возникли странные отношения, как будто Ёрундур видел в Хафлои то, что стоило защищать и взращивать. Это не могло не радовать, если, конечно, все действительно было так. Ёрундур, несмотря на всю свою сварливость, был бесценным членом стаи. Знаниями и накопленным опытом он значительно превосходил даже Гуннлаугура. Приятно было видеть, что Старый Пес сражается с прежней уверенностью.