Кровь боярина Кучки
Шрифт:
– Стало быть, отомщён мой отец Букал, - трепетно прошептал юноша.
– Что ты бормочешь?
– спросил Якун.
– Рядом с тобой сяду… как в Кучкове… на пиру, - поднял голову Род.
– Ну, добро. Повечер увидимся, - махнул рукой удалой боярин.
Однако повечер им увидеться не пришлось. Ольгович на радостях решил попировать вдоволь, потому Род всю ночь оставался с Иваном Гюргичем. Жар покинул князя, сыпь почти исчезла. Пришлось трижды менять сгоревший фитиль в светце, и сызнова оба начинали мечтать о предстоящих двух свадьбах в сиятельном граде Суздале.
– Представь, друже, - ворковал князь.
– В нашем горьком отступлении есть одна услада: с каждым покинутым городом мы становимся ближе к дому, к родному Суздалю. Твоя Улита уж не за тридевять земель, а почти рядом. Я, едва встану, вернусь в Облазню, заберу дочь кузнеца, сделаю её княгиней. Пора мне остепениться. Только ты о происхождении Русаны - никому ни гугу! Будем охранять наши тайны. Кажется, я отсюда вижу, как она выздоравливает… А ведь я полюбил её без сурьмы на бровях, без румян на щеках.
Род согласно кивал, явственно слыша причет и вопли, видя гроб на столе в пятистенке кузнеца. Назойливые речи князя Ивана о Русане удивляли и страшили его.
К утру в повалушу заглянул Владимир Святославич, изгнанник муромский:
– Хочу попрощаться с вами. Вот-вот запрягут коней, и мы с боярином Коробом поспешим в град Москов, бывшее Кучково. Благовольный князь Суздальский ждёт меня, чтобы посадить на столе рязанском. На голову разбитый окаянный мой дядя Ростислав бежал к половецкому хану Алтуку.
– Рад я за тебя, брат, - живо откликнулся князь Иван, - Издали благословляю тебя. Будь счастлив.
Ох, помозибо, брат. Издали обнимаю тебя по- родственному, - сжал руки и потряс ими новый князь Рязанский.
– А твоё, боярин, предсказание сбылось, - улыбнулся он Роду.
– Выйди на чуток из повалуши. Есть что передать тебе.
Когда вышли, новоиспечённый властелин Рязани, изменясь в лице, истиха сказал:
– В доме у Ольговича измена. На пиру Берладник с ножом к горлу приставал к хозяину: дескать, вот Белозерская тысяча пришла, и Иван Гюргич тянет на поправку, надо без промешки вдарить по Давыдовичам, возвратить утерянное. А Ольгович ни в какую: «Князь Иван поправится, тогда пойду». Сразу пир - на слом. Боярин Якун Короб прежде времени покинул стол. Святослав Ольгович удалился в свою ложню. Все бы пустяки, да этот объюродевший Берладник после общего ухода повязал хозяйскую охрану, занял дом своей дружиной, прямиком пошёл в покои государя. Меня слушать не всхотел. «Ежели, - говорит, - применишь силу, князю Северскому - карачун! Он обманщик и предатель!» Я пытался помешать ему, да меня из дому выкинули вон. У него же не дружина, а ватага бродников!
Род недолго размышлял:
– Скажи Ивану, будто отлучусь в задец. Сам побудь за дверью. Чуть что, кликнешь Полиена. Я недолго.
Проводил его дрожащий шёпот:
– Берегись, любезный Род!
Даже чёрный ход наверх, в покои Северского князя, был под стражей.
– Ты куда? Пускать не велено!
Род взял стражника выше локтя. Меч выпал из его руки.
– С кем связываешься?
– испугался
– Это же ведун! Напустит корчету…
Род по ступеням птицей взлетел в сени, рванул дверь в княжеский покой.
Иван Берладник считал деньги на столе.
– Все верно. Двести гривен серебром, шесть фунтов золотом. Я ухожу…
– Позор! Измена! Бог покарает тебя, брат неблагодарный!
– причитал Ольгович.
– Иван, верни чужое, - велел Род.
Берладник поднял голову и отшатнулся:
– Ты?.. Кто тебя впустил?
– Верни, - повторил Род.
– Иначе слишком мало лет пройдёт, как ты умрёшь.
Изгой отдёрнул руки от рыжих слитков, белых гривен и попятился к двери.
– Пусть забирает, - простонал ограбленный, - Пусть поскорей уходит…
Род отвернулся от стола:
– Воля твоя.
Он слышал, как Берладник сгрёб металл и хлопнул дверью.
– Силой взял!
– пыхтел кутырь, - К Ростиславу-Михаилу побежит в Смоленск. Скиталец он и есть скиталец!
– Жизнь в мошне не страшно потерять, - бормотал Род, - Жизнь в твоём теле - вот что главное… Ну, я вернусь к больному, государь. Тебе уже ничто не угрожает.
– Коли б не ты, быть бы мне убиту, - сыпал князь благодарными словами.
– Взъярился, аки пардус…
Дружинников Берладника не стало в доме и вокруг него. Но у дверей подклета выросла тень и заступила путь.
– Клянёшь меня?
– прозвучал голос Ивана Ростиславича.
Род тяжело вздохнул:
– Впусти к болящему.
– Ты думаешь, легко было решиться на такое?
– стонал Берладник, - Посулы - ложь. Дружина в ропоте. Боюсь остаться вновь один как перст.
– Страх гонит тебя в стан врагов, - заметил Род.
– Нет, Ростислав Смоленский нам не враг, - захлёбываясь, произнёс Берладник.
– Он никому не враг. Он промеж двух сторон.
– Коли попадёшь меж двух сторон, вскорости к одной прибьёшься, - напомнил Род.
– Ах, эти Рюриковичи так переплелись, - дышал недавним пиршеством Иван.
– Кто нынче друг, тот завтра враг…
– Я к вашей родове не отношусь, - неодолимо отстранил Берладника теряющий терпение боярич.
– Пусти…
У повалуши ждал Владимир:
– Ну?
– Святослав Ольгович вне опасности. Буян Иван спешит в Смоленск.
– А Гюргичу, я чую, хуже, - прошептал князь.
Род велел кликнуть Полиена, притворяя за собою дверь. Несчастный скова весь пылал. Светец едва светил.
– Ты кто?.. Зачем мешаешь?
– бредил Иван, - Мне нужно поспешать к Русане…
Десятый день болезни вернул жар, усилил слабость, отбирал воздух. Бесстрашный Род пугался, глядя в расширенные очи Гюргиева сына. Вот только что они были полны и смысла, и немой мольбы и вдруг теряли смысл, взирали со стеклянным равнодушием. А ухом припадёшь к груди и слышишь: сердце, словно необъезженная Катаноша, мчится вскачь.
Полиен носил лёд с погреба, а с кухни кипяток. Род лекарски прикладывал к жаркому сердцу холод, а к холодеющим конечностям тепло. Теперь, чуть обретя сознание, больной шептал лишь одно слово: «Пить…»