Кровь и чернила
Шрифт:
– А Лаэрта же в отключке.
– А если нет?
– А я же ей в чай снотворного бросил, и теперь она вновь храпит!
– Ты уверен, что это хорошая идея? – упрекнул Шнурок Карима.
– Да не очкуй, пацан, не очкуй. – сказал ему Карим.
– Ладно. – заявил Шнурок и пошёл за Барсиком. Маша опять гуляла на свежем воздухе, бросая Алеко палки, которые состоящий из кружков и палочек пёсик, радостно лая, приносил назад. Она была настолько счастлива, будто в её крошечном, уютном мирке не было никого, кроме самой девочки
– Вставай, Барсик!
– Ну дайте мне ещё немного поваляться. – неохотно пробурчал Барсик.
– Вставай, кому говорят!
– Не хочу!
– Вставай, гад!
– Да не хочу я. – сказал Барсик, перевернулся на другой бок и опять захрапел.
Услышав эту перепалку, Карим из ниоткуда достал свою трубу и изо всей силы – аж щёки надулись, словно воздушный шар, – дунул в неё. Звук фанфар напугал Барсика настолько сильно, что кровать улетела под потолок, чуть не пробив в нём брешь. Труба была настолько громкой, что даже Шпатель, находившаяся в другом конце хаты, от неожиданности вздрогнула и выронила из лап кусачки.
– ДУДЕЛКО! ПОЩАДИ МЕНЯ!!! Я НЕ ХОЧУ УМИРАТЬ!!!– завопил в страхе Барсик, трясясь от пронизывавшего со всех сторон ужаса, как стены Иерихона от трубы одноименной.
Мохнатый, сине-зелёный и полосатый мультяшка-сезам по имени Барсик боялся трубы, ведь однажды гадалка ему предсказала, что в день, когда он должен будет умереть, протрубит инструмент, который она назвала "дуделко". Какое дуделко и зачем оно нужно, не было ясно, но с этого момента Барсик начал шугаться трубной меди. Он спокойно переваривал ушами электронный спидкор, сатанинский блэк-метал, нойз и даже песни печально известного Жоры Молудя, но как только в классической увертюре или марше стоило появиться фанфарам, у него глаза лезли на лоб.
– Да не бойся ты! Вот тебе деньги. – сказал вбежавший в комнату Карим, мимолётно швырнув в руку Барсика деньги. – Сгоняй-ка нам за пивом, полуфабрикатами и закусью.
– Хорошо-хорошо-хорошо. И ты меня пощадишь, дуделко?
– Ты в своём уме? Какое я, блин, дуделко! Я не дуделко, я Карим, мать твою за ногу!
– Хорошо. До встречи. – сказал Барсик и побежал из двухэтажной халабуды в ближайший магазин за пивом.
Первое дело сделано. Но червяка ещё предстояло заморить. Приближался ужин. Можно было, конечно, полакомиться и духом святым, но особенно им не наешься. В пузе Шнурка недовольно заурчало. Да и чем Лаэрту кормить, скажите мне?
Шнурок пошёл в общую комнату, которую Шпатель, Карим и Шнурок делили вместе. Карим и Шнурок спали на двухярусной кровати у окна – на верхней Карим, а на нижней – Шнурок, а Шпатель – возле них на старом диванчике, если ей не ударяла моча в голову и она не падала усталая наземь прямо в своей любимой мастерской. Если вы спрашиваете, где они втроём кувыркались по ночам, предаваясь своим плотским утехам – ответ прост: на полу. В комнате стоял компьютер, который заводился только с очень смачного пинка. Остальная мебель представляла из себя содержимое квартир бабушек. Особенно сильно выделялся советский сервант родом прямо из чьего-то беззаботного детства, но Шнурок допустил с ним совершенно оголтелое святотатство: забыл набить его пылящимся хрусталём и фарфоровыми уродцами. В уголке стояла табуретка, которую Шнурок сколотил лично. Для чего она была нужна –
– Я жрать хочу. Что будем готовить? Только не "Цезарь" с креветками. У нас креветок нифига не водилось.
– А, точно, мы будем варить макароны!
– Отличная идея… – сказал Шнурок.
Впрочем, настоящие итальянские спагетти и "Доширак" – две большие разницы. В любом случае, будет весело…
Глава 11. Кулинария
Когда все, не считая отдыхавшей на своём любимом диванчике Лаэрты, собрались на кухне, суслик с пятном под глазом залез в шкаф и достал оттуда пачку макарон.
– Карамба! – завопил что есть мочи Карим и ухнул весь комок макарон из пачки в кастрюлю, полную воды.
– А теперь включаем плиту на максимум. – сказал Карим и крутанул ручку конфорки настолько сильно, что из нутра страдавшей от нового развлечения Карима плиты попёр дымок, а кастрюля зашипела.
– Ох ты ж блин! – сказал Карим и вывернул конфорку обратно в ноль, после чего добавил. – Надо посмотреть, что получилось.
Карим посмотрел в кастрюлю, с любопытством в глазах понюхал и рухнул на пол от вони. Из кастрюли доносился зловонный запах даже не гари, а смрад серы из самой геенны огненной. Макароны превратились в пепел. Более того, Карим сломал плиту.
– Произошла мелкая неприятность. – неожиданно деловито произнёс Карим, расставив руки в стороны. И добавил:
– Дайте мне юберфогеля, мы его сейчас сварим.
– Какого тебе юберфогеля? Ты нам плиту сломал, ты понимаешь? Мне её чинить. – высунулась Шпатель, уже напялившая на себя свой комбинезон. Лучше помогай мне тащить плиту ко мне в подсобку.
– Хорошо, крошка. – заманчиво подмигнул Карим, шлёпнув мышку по её сочной попе. Шпатель хотела уже заехать этому придурку в нос, но ей расхотелось – тем более тогда, когда Карим потащил плиту вместе с ней.
– Да какой же из тебя специалист нахрен? Да ты даже "доширак" сварить как следует не можешь! – выругался обычно спокойный Шнурок. Творческий подход шеф-повара, точнее – неуча, возомнившего себя таковым, взбесил даже его. И теперь Шнурок был вынужден за этим дебилом убираться.
Но Шпатель и Карим его уже не слушали, слишком увлечённые переносом тяжеленной плиты в мастерскую девушки, из которой она практически не вылезала, порой даже ночуя в окружении инструментов, запаха машинного масла и расходного материала.
Как только плита была доставлена в мастерскую, усталая Шпатель сказала:
– Уф. Спасибо. Лишь бы не сделать из неё какую-нибудь хрень. – Мышка-шуруповёртка порой умудрялась в порыве вдохновения сделать из металлоискателя тостер или вечный двигатель из холодильника. Один раз она умудрилась создать гигантсткого робота-паука с кучей острейших лезвий. Если бы Шпатель не успела нажать кнопку отключения, вся братва бы оказалась порезана на мелкие куски. Теперь "Арахна-214", как Шпатель назвала сие творение, хранилась в разобранном виде, в одной из коробок. Перед тем, как приступить к работе, девушка глянула на коробку с деталями, пылившуюся где-то в углу и вспомнив слова Шнурка, тихонько сказала, обращаясь к ней: