Кровь и грязь
Шрифт:
Фокдан ни разу не оглянулся, пока быстро шел через поляну в одному ему известном направлении. Он спешил. Потому что боялся. Боялся замешкаться и передумать. Не выдержать всего того, что знал теперь об этом связанном мальчишке, возомнившем себя чуть ли не достойным нового культа. Как жаль, что выпитое им зелье развязывает язык, но не затмевает разума, и человек теряет возможность обманывать. Значит, Велла и в самом деле к нему неравнодушна. Значит, она действительно готова отдать ему свое сердце и назвать мужем. Но разве он, Фокдан, имел право ожидать иного исхода? Теперь у вабонов в чести дерзость и прямота. Если бы он по-настоящему хотел завоевать Веллу тогда, две зимы назад, он должен был бы вести себя с ней смелее. Не увиливать от ответа, которого она наверняка ждала, не играть в якобы взрослые игры, которые сегодня сам назвал бы ребячеством, не стесняться выказывать свои чувства и не внушать себе, что его долг — возвращение на заставу.
Кто теперь оценит его жертву?
Он долго шел не останавливаясь, не давая себе передышки и даже как будто не обращая внимания на то, куда ведет малозаметная тропа. Быстрая ходьба ускоряла ток его мыслей, одно предположение сменяло другое, иногда он рассуждал вслух, нашептывая себе под нос странные для постороннего уха слова, потом неосторожный шаг или чужой запах выводили его из задумчивости, он озирался, проверял, на месте ли топор, и еще быстрее двигался дальше. В конце концов он вспомнил. Вспомнил то, что подспудно не давало ему покоя всю предыдущую ночь. Он вспомнил, откуда знает того странного всадника в широкополой шляпе. Они уже встречались на лесной дороге, где их маленький отряд беглецов спасался с горящей заставы. Как же он сразу не сообразил! Ведь он даже предостерегал об этом незнакомце Ракли, когда им довелось беседовать в замке. Это был он, и никто другой. Не вабон и не шеважа, с незабываемым взглядом узких, как злые щелки, глаз. Новая загадка Пограничья. Новая опасность, которую можно почувствовать, но нельзя осознать. И он запросто разговаривал у костра с шеважа. Во всяком случае, ни тот и ни другой, насколько мог судить Фокдан, не торопились друг друга убивать.
Что же это такое творится? В чью игру он ввязался? Кому мешает? Раньше, во времена юности его отца, все было ясно и понятно. Существовал Вайла’тун, который надлежало защищать, существовали шеважа, которых вабоны стремились уничтожить, и чем больше, тем лучше, существовали, наконец, заставы, из-за которых соотношение сил было в пользу вабонов, поскольку они служили островками порядка и относительной безопасности среди леса дикости и враждебности. А что теперь? С приходом к власти Ракли замок погряз в никому не понятных кознях. Да и если бы только замок! Все прилегающие к нему земли вабонов, весь Торлон превратился в ристалище, на котором сражение ведется не на мечах и не в открытую, а исподтишка, под завесой тайны, когда неизвестно, откуда будет нанесен следующий удар и кому принадлежит смертоносное оружие. А он-то надеялся, что, посвятив свою жизнь исправной службе на далекой заставе, избежит тем самым участи многих честных людей, которые, как доносили до него слухи, пали жертвой чьих-то необъяснимых заговоров.
Хотя почему необъяснимых? Объяснение было и находилось оно слишком близко к опушке леса, как выражались вабоны, чтобы его не заметить. Ракли обладал главным властью. Эдельбурны к власти стремились. Многие из них ее уже получили, но хотели еще и еще. Власть давала деньги, богатство. Бывало и наоборот: силфуры давали власть. Кто откажется иметь больше силфуров? Разве что те, кто искренне верит в Культ Героев и превыше всего ценит такие устаревающие качества, как отвага, честь, верность данной клятве, жертвенность. Его отец, Шиган, говорил по этому поводу с горькой усмешкой: «Если у тебя есть два глаза, зачем тебе третий?» Как понимал Фокдан, это означало: не желай большего, чем имеешь, чтобы не утратить и этой малости. Вот и получилось, что теперь, прослужив верой и правдой столько зим в Пограничье и расставшись не по своей вине с привычной жизнью воина, он оказался без единого силфура за душой, без крова над головой, без семьи и без друзей. Правда, здесь он преувеличил. Друзья у него все же остались. Разбросанные по заставам и Большому Вайла’туну, но их немало. Если, конечно, они еще живы, о чем у него не было никаких вестей. И перво-наперво те, с кем он вернулся домой после гибели их заставы. Этих людей он знал достаточно хорошо, чтобы не ждать от них подвоха и очередного предательства. Им он мог поведать о том, что произошло, и надеяться хотя бы на понимание или дельный совет. Ведь они тоже, как и он, остались неприкаянными, бездомными и преследуемыми. Только, в отличие от него, о последнем они могут и не догадываться, и тогда его первостепенная обязанность — просветить их, не дать неведомому
Фокдан заставил себя остановиться и передохнуть. Преследования со стороны Норлана он не опасался. Мальчишка едва ли отважится броситься по его следам в одиночку. Сейчас он, наверное, уже спешит в стан Ризи, проговаривая в голове рассказ о своем подлом подвиге и убеждая самого себя в том, что все так и было. Ризи с удовольствием ему поверит и… А кстати, что же он сделает потом? Кому сообщит об устранении нежелательного свидетеля неизвестно чего? Вот бы проследить за его гонцом, которому будет поручено передать эту новость. В таком случае Фокдан допускает сейчас роковую ошибку. Он теряет возможность сразу выяснить, кто стоит за Норланом и Ризи. А если он узнает, кому выгодна его смерть, то сможет ответить и на вопрос почему. Или не сможет. Потому что Ризи вовсе не обязательно поспешит отправлять к кому-то гонца. Он сделал то, что ему велели и в исполнении чего, вероятно, не сомневались, так что новость подождет до возвращения отряда в замок. Единственная возможность добиться правды — вернуться на заставу и по-свойски расспросить самого Ризи.
Но что делать потом? Молчать, как этого мальчишку, его не заставишь. Пригрозить убить? Глупее не придумаешь: Ризи может и не испугаться, а убивать его взаправду — все равно что заранее сообщить врагу, что знаешь его планы. Этим только спугнешь тех, кто должен думать, будто им все сходит с рук. Даже свалить это убийство на шеважа — не выход. Тогда никто не узнает, что Фокдан мертв. Ведь Норлан получил приказ из уст Ризи и понятия не имеет, кто еще должен об этом знать. Значит, его «подвиг» останется не вознагражденным. Не будет же он рассказывать каждому встречному, пусть даже в замке, о том, что собственноручно убил собрата по оружию. Пока еще подобное среди обыкновенных виггеров не приветствуется. А потому сейчас важно, чтобы все думали, будто Фокдан действительно мертв. Его выдуманная смерть кому-то развяжет руки и заставит потерять бдительность. И если он тем временем будет поблизости, вот тогда-то, глядишь, все и встанет на свои места. Нет, не стоит возвращаться на заставу. Мертвые не должны оживать сразу после похорон. Лучше ему исчезнуть, затеряться среди таких же покинутых душ, как и он, испить чашу предательства до дна, а уж там поглядим, чья возьмет…
Теплее стало лишь под вечер, когда он вышел на опушку леса и увидел впереди заветную степь, отделявшую Пограничье от Вайла’туна. Здесь ему предстояло определиться с тем, куда двигаться дальше. Собственно, решение было принято еще по пути. Правда, вышел он несколько в стороне от того места, куда направлялся, но Фокдан по этому поводу не переживал: отныне спешить ему было некуда. Главное — успеть до ночи, чтобы не пугать мирных людей своим внезапным появлением.
Он взял влево и отправился вдоль опушки, прячась за кустами орешника и перебегая из одного укрытия в другое. По разговорам виггеров в отряде он понял, что за Пограничьем в последнее время установлено наблюдение. Никто, конечно, не верил, что шеважа дерзнут выйти из леса в степь, однако мерами предосторожности пренебрегать не стоило. Так что сейчас, вполне вероятно, за ним тоже может вестись слежка, а потому стоит быть осторожнее и не обольщаться видимой безлюдностью.
«Довольствуйся малым», любил повторять Шиган, воспитывая сына в строгости и скромности. Эти слова вспомнились Фокдану сейчас, когда на него налетел порыв степного ветра и донес пряный запах мокрой после недавнего дождя пожухлой травы. Фокдан непроизвольно улыбнулся и замедлил шаг. Умереть он всегда успеет. Главное — пока он наперекор всему жив и способен радоваться даже таким мелочам, как свежий ветер и скорое наступление зимы, лишенной запахов, за которой когда-нибудь снова последует жаркое, наполненное ароматами цветов лето. Хорошо, что он догадался о замыслах Норлана, а не то лежать бы ему сейчас рядом с тем малолеткой-шеважа, которого смерть подстерегла на поляне посреди ночи так внезапно, что он, судя по застывшему на грязном лице изумлению, ее даже не признал.
Фокдан осмотрел его под утро, когда Норлан еще крепко спал, и обнаружил, что орудием убийства послужил довольно странного вида нож с тонким лезвием и слишком короткой для руки, но тяжелой, похоже, костяной рукояткой. Вероятно, он предназначался именно для метания. Ни виггеры, ни тем более шеважа подобными не пользовались. Дикари вообще со всем железным расставались крайне неохотно. А уж такой нож наверняка не поленились бы извлечь из горла жертвы и прихватить с собой. За них это сделал Фокдан. Теперь нож торчал у него из-за пояса и был его единственным оружием. Может, с арбалетом так легко прощаться не стоило, но зато есть надежда, что он заставит Ризи поверить в придуманную Норланом сказку. Отобрать у парня меч Фокдан тоже не мог: Норлан должен был вернуться целым и невредимым, без видимых потерь. Жаль, что убитый шеважа оказался безоружен. Тоже, кстати, необъяснимое обстоятельство. Если его обобрали раньше Фокдана, то почему оставили нож в горле? А если Фокдан первым нашел его, то тем более удивительно, чтобы дикари смело разгуливали поблизости от своих заклятых врагов даже без лука. Нет, что-то явно неладное творится в старом добром Торлоне…