Кровь и лед
Шрифт:
— Я бы предложил вам молока, но, кажется, оно закончилось.
— В таком удаленном месте, как это, достать молоко, полагаю, очень трудно. Смею допустить, что коров вы здесь не держите.
— Да, с коровами тут у нас туговато, — подтвердил он. — В этом вы совершенно правы.
Он протянул ей кружку и предложил сесть.
— Спасибо, но я пока постою.
С чашкой кофе она медленно двинулась по периметру комнаты, по пути внимательно оглядывая все, на что натыкалась, — от стола для пинг-понга, у которого остановилась и повертела в руке шарик, до плазменного телевизора. О том, что это такое, она не стала спрашивать,
18
Чарльз Элвуд Йегер, более известный как Чак Йегер; американский летчик-испытатель, впервые превысивший скорость звука на самолете «Bell Х-1».
Боже, только не это, пронеслось у Майкла в голове. Она ни в жизнь не поверит.
— Он в пустыне? Посреди ночи? — спросила она.
— Да… Вроде того.
— А оделся… почти как мы здесь.
Она поставила чашку прямо на телевизор, затем сняла парку и положила ее на потертую софу из искусственной кожи. На Элеонор оказалась старая одежда, правда, выстиранная и тщательно выглаженная, поэтому выглядела гостья словно оживший персонаж старинной картины. Темно-синее платье с пышными рукавами, белыми воротничком и манжетами, белая брошь из слоновой кости на груди, кожаные черные туфли, застегнутые выше щиколотки, а волосы зачесаны назад и подхвачены на затылке янтарным гребешком, который Майкл впервые увидел только сейчас.
Она бросила взгляд на стол, за которым застала журналиста, и спросила:
— Я оторвала вас от работы?
— Нет. Пустяки.
Ему меньше всего хотелось, чтобы ей на глаза попались записи Экерли, поэтому он вернулся к столу и быстро сложил бумаги в аккуратную стопку, сверху прикрыв ее рекламой пива.
— Вас что-то беспокоит, — неожиданно заявила она.
— Неужели?
— Вы постоянно поглядываете на дверь. Вас действительно так пугает, что меня могут обнаружить?
«Глянь-ка, все подмечает», — подумал Майкл.
— Я не о себе пекусь, а о вас, — ответил он.
— Почему-то люди только и делают, что пекутся обо мне, но, как ни странно, в результате я же и страдаю, — промолвила она задумчиво.
Она подошла к пианино и легонько пробежалась пальцами по клавиатуре.
— Можете поиграть, если хотите.
— Не смогу, пока оркестр… — Она махнула рукой в сторону волшебного источника музыки. Ее мягкий голос с типичным английским акцентом напоминал Майклу речь героинь из старых фильмов по романам Джейн Остин.
Он выключил проигрыватель — она посмотрела на него, как на волшебника, который внезапным жестом руки сотворил чудо, — и пододвинул банкетку к пианино.
— Прошу, —
Майкл догадывался, что пословица ей знакома.
Она улыбнулась и… как-то странно моргнула. Веки ее сомкнулись и разомкнулись медленно, почти как затвор старинного фотоаппарата. Майкл окаменел. Неужели все вокруг для нее вдруг сделалось, по выражению Экерли, «выцветшим» и она только что «восстановила изображение»?
Отбросив сомнения, она подобрала юбку, уселась на фортепианную скамью и занесла тонкие белые пальцы над клавишами, не касаясь их. Майкл в который раз кинул взгляд на дверь и тут же услышал начальные аккорды старинной народной песни «Барбара Аллен», известной ему по старому черно-белому фильму «Рождественская история». Он снова посмотрел на Элеонор с высоты своего роста — голова девушки склонилась над клавиатурой, но глаза опять закрыты. Пару раз она ошибалась нотами, останавливалась и вновь начинала с того места, где запнулась. Сейчас она выглядела так, словно… унеслась куда-то очень-очень далеко. Словно после долгого времени наконец очутилась в месте, по которому сильно тосковала.
Стоя у нее за спиной, Майкл поначалу то и дело поглядывал на дверь, словно караульный, но потом плюнул на все и стал просто слушать музыку. За исключением небольших помарок, играла Элеонор здорово. Она исполняла песню с такой страстью и упоением, словно с помощью музыки выплескивала все чувства, накопившиеся в душе за долгие годы забвения.
Закончив играть, она продолжала сидеть неподвижно с закрытыми глазами. Наконец открыла их — какие же они зеленые и живые, подумал Майкл, — и сказала:
— Боюсь, я немного разучилась.
— На то у вас есть уважительная причина.
Она кивнула и печально улыбнулась.
— А вы играете? — спросила она.
— Только «собачий вальс».
— А что это?
— О, это сложнейшая вещь, доступная только настоящим маэстро.
— Правда? Хотелось бы услышать. — Она стала подниматься с банкетки.
— Не вставайте, — остановил он ее. — Выступление займет всего несколько секунд.
Когда она немного подвинулась, Майкл уселся на скамью рядом с ней, попутно отметив, что девушка приятно пахнет мылом «Весна Ирландии», водрузил на клавиатуру указательные пальцы и наиграл простенькую мелодию. Но когда обернулся посмотреть, произвело ли его творчество эффект на слушательницу, понял, что совершил ужасную ошибку. Их плечи и ноги терлись друг о друга, и неожиданный физический контакт поверг ее в настоящий шок; щеки Элеонор пылали багровым румянцем, а глаза были устремлены в пол. Несмотря на шок, она, боясь его оскорбить, не стала вскакивать с сиденья и отходить, а продолжала сидеть и стоически терпеть, когда представление закончится.
— Прошу прощения, — выдавил он из себя, поднимаясь. — Я не хотел вас обидеть. Забыл, что… — Что забыл? Что сто пятьдесят лет назад такие вольности не лезли бы ни в какие ворота? — В общем, в наши дни это считается сущим пустяком…
— Ничего. Вы меня нисколько не обидели. — Голос ее был напряжен. — А это была… довольно милая вещица. — Она разгладила на коленях юбку. — Спасибо, что сыграли для меня.
— Вот вы где! — раздался со стороны входа тяжелый вздох облегчения.