Кровь и песок
Шрифт:
Разочарованная такой почтительностью, она оборвала музыку и резко повернулась на вращающемся табурете. Воитель сидел перед ней, раскинувшись на диване, со спичкой в руке, тщетно пытаясь закурить сигару и изо всех сил тараща глаза, чтобы не заснуть.
Увидев, что она на него смотрит, Гальярдо встал... О, вожделенный миг наступил. Герой шагал к ней, чтобы покорить ее своим мужественным вдохновением, чтобы победить ее и сделать своей.
— Спокойной ночи, донья Соль... Я пойду, уже поздно. Вы устали.
Изумленная и рассерженная, она
В ее голове беспорядочно проносились мысли о необходимой осторожности, о принятых условностях — каждая женщина помнит о них даже в минуты полного самозабвения. Нет, это невозможно...
В первый же раз, как он пришел к ней в дом!.. Без малейшей попытки к сопротивлению!.. Ей сделать первый шаг!.. Но, пожимая руку матадора, она увидела его глаза — о, только эти глаза умели смотреть с такой страстной силой, выражать с такой немой настойчивостью все робкие надежды, все безмолвные желания.
— Не уходи... Останься. Останься!
Больше она не сказала ни слова.
IV Удовлетворенное мужское тщеславие и другие удачи привели к тому, что Гальярдо стад и впрямь гордиться собой.
Беседуя с маркизом Мораймой, он испытывал к нему чувство почти сыновней нежности. Этот сеньор, ходивший на деревенский лад в охотничьих штанах, суровый кентавр, не расстававшийся с гаррочей, был знатным вельможей, который мог проводить время в покоях короля, носить шитый золотом камзол с подвешенным сбоку золотым ключом и множеством крестов и регалий на груди.
Его прадеды пришли в Севилью вместе с монархом, одержавшим победу над маврами, и получили в награду за свои подвиги необъятные земли, отвоеванные у врага; на просторных равнинах, сохранившихся от прежних дедовских владений, паслись нынче быки маркиза Мораймы. Деды его, друзья и советники испанских королей, промотали изрядную долю родового богатства на пышную жизнь при дворе. И вот именитый сеньор, добродушный и щедрый, сохранивший даже в простоте деревенской жизни следы величия своих прославленных предков, оказался для Гальярдо вроде как близким родственником.
Сыну сапожника чудилось, будто он и в самом деле стал членом благородной семьи. Разве маркиз Морайма не приходится ему дядей? И хотя родство это не было законным и объявить о нем во всеуслышание Хуан не смел, но самолюбию его весьма льстила мысль о власти, которую он приобрел над женщиной знатного рода благодаря любовной связи, попиравшей все существующие в стране устои и предрассудки. А молодые люди, относившиеся к нему с чуть презрительной фамильярностью, принятой в высшем свете среди любителей тавромахии, тоже оказались в более или менее близком родстве с тореро, который обращался теперь с ними, как равный с равными.
Привыкнув к тому, что донья Соль говорила о знатных сеньорах с известной простотой, на которую дает право родство, Гальярдо считал унизительным для своего самолюбия обращаться с ними иначе.
Жизнь и привычки матадора
Проходя мимо окон кафе, Гальярдо приветствовал своих верных поклонников, а те в ответ махали руками, зазывая тореро.
«Сейчас вернусь»,— говорил он, а сам шел в клуб, находившийся на той же улице, аристократический клуб с лакеями в коротких штанах, величественными готическими залами и серебряными приборами на столах.
С чувством удовлетворенной гордости проходил сын сеньоры Ангустиас между двумя шеренгами вытянувшихся в струнку лакеев, облаченных в черные фраки; важный, как вельможа, швейцар с серебряной цепью на шее спешил принять у Гальярдо шляпу и трость. До чего же приятно вращаться в изысканном обществе!
Утопая в старинных креслах, молодые люди толковали о лошадях, о женщинах, а то вели перечень своих дуэлей, ибо положение обязывало этих юных представителей Испании проявлять отвагу и чрезвычайную щепетильность в вопросах чести. В одном зале фехтовали, в другом — с полудня и до восхода солнца дулись в карты.
Присутствие Гальярдо в клубе терпели лишь в виде исключения,он считался «приличным» тореро, прекрасно одевался, сорил деньгами и был принят в хорошем обществе.
— Он очень образован,— убежденно заявляли члены клуба, признавая тем самым свое полное невежество.
Доверенный Гальярдо, дон Хосе, человек с приятными манерами и превосходной родней, служил для тореро поручителем в новом кругу друзей. И наконец, обладая хитростью паренька, воспитанного улицей, Гальярдо сумел приобрести расположение золотой молодежи, среди которой он насчитывал десятки родственников.
Он крупно играл — наилучший способ завязать тесные отношения и стать на короткую ногу с завсегдатаями клуба. Он играл и проигрывал с невезением удачливого в любви баловня жизни.
Случалось, он проводил ночи напролет в «комнате грешников», как прозвали игорный зал, но выигрывал редко. Члены клуба охотны хвастались его неудачами в картах:
— Вчера Гальярдо опять здорово пощипали. Тысяч одиннадцать потерял, не меньше.
С радостью ощущая свое превосходство над тореро, они видели в нем надежный оплот клубной игры, а великолепное спокойствие Гальярдо при проигрыше внушало им невольное уважение.
Новая страсть быстро овладела матадором. Охваченный азартом, он забывал иной раз даже о своей важной сеньоре, а ведь она была для него самой привлекательной женщиной в мире. Играть в карты со сливками севильского общества! Быть на равной ноге со знатью, с которой его роднили денежные займы и общие увлечения!..