Кровь и почва русской истории

Соловей Валерий Дмитриевич

Впрочем, альтернативы выглядели не лучше. Теоретически их было две: трансформация империи в национальное государство (nation– state) и формирование российской политической (гражданской) нации по образцу западноевропейских стран; превращение континентальной империи в колониальную с приданием русским статуса правящего народа.

По мнению ряда исследователей, в Российской империи шел процесс постепенного складывания политической (гражданской) нации. Модернизация политического и экономического строя империи подводила под имперское подданство новые ценностно-культурные, политические

и идеологические основания, формируя новый тип общности в пространстве империи.

Хотя вряд ли империя сознательно двигалась в этом направлении. Возникновение элементов гражданской нации было не замыслом имперской администрации, а побочным и спонтанным результатом политики обеспечения традиционных имперских приоритетов: стабильности, целостности, статуса великой державы. Модернизация, включая политическую, была средством достижения этих целей в новых исторических условиях, а также ответом на вызовы эпохи. В этом смысле элементы гражданского общества и политической нации в России вырастали подобно траве, а не намеренно конструировались.

Можно ли сказать, рассуждая в жанре альтернативной истории, что если бы не «изверги-большевики», то модернизация империи, ее переход на либеральные рельсы привели к формированию гражданской нации «россиян»? Уверен, в любом случае это движение натолкнулось бы на непреодолимое препятствие. Какое?

Прежде всего, надо указать, что популярная дихотомия «гражданских» и «этнических» наций ошибочна с оценочной и аналитической точек зрения, представляя собой культурно-идеологический миф[135]. Как свидетельствует мировая история, не существует гражданских наций без этнических ядер, гражданского национализма – без этнической основы; гражданские нации современной Европы создавались посредством жесточайшей ассимиляции.

Надо отдать должное российским либералам начала XX в., которые прекрасно ощущали связь между этническим и гражданским измерением и вовсе не собирались растворить русскость в политическом сообществе «россиян». Ровно наоборот: они видели это сообщество окрашенным в русские цвета и при ведущей роли русского народа. Для подавляющего большинства отечественного образованного слоя Российская империя была русским национальным государством, надо было лишь преобразовать эту империю на либеральный и демократический лад. Один из мэтров русского либерализма, Петр Струве, активно проповедовал идею «Великой России», которую он понимал именно как «национальное русское государство».

Даже Польшу и Финляндию либералы не собирались выпускать из объятий будущей российской демократии – территориальное единство оставалось для них священным принципом. Это наглядно продемонстрировал недолгий век Временного правительства. Распространив гражданские права на всех бывших подданных упраздненной империи – чего до России не делала ни одна империя, провозгласив бывшую империю демократической республикой, Временное правительство в то же время придерживалось линии на «единую и нераздельную Россию». Хотя предполагалось предоставить самостоятельность Финляндии, но в составе «государства Российского»; речь также шла о введении областной автономии[136].

Для оформления имперской России в качестве национального государства требовались не только юридическое равноправие и демократические институты, но и культурная гомогенизация на манер французской, осуществлявшейся весьма жесткими методами. Между тем масштабная русификация была неосуществима в любом социополитическом контексте – не важно, традиционном имперском или демократическом – ввиду снижающегося удельного веса русских в общей численности населения

империи и неизбежного сопротивления ассимиляции со стороны ряда этнических групп, в особенности имевших государственные притязания. Напомню, что царизму так и не удалось ассимилировать даже очень близких русским украинцев.

С великолепным безразличием к этой – критически важной - стороне дела либералы настаивали на дальнейшем расширении границ России, что обрекало ее на еще большую расовую и этническую чересполосицу, на дальнейшее уменьшение доли русского народа, который сами же либералы считали руководящим национальным ядром. Наибольшими империалистами среди русских националистов досоветской эпохи были именно либералы. Подобно своим западным единомышленникам они исходили из презумпции цивилизаторской роли империи, несущей прогресс и знания входившим в сферу ее влияния народам.

Идеологи и защитники второго пути – русские националисты - более трезво оценивали возможности имперской экспансии и пределы русификации. Известный и влиятельный дореволюционный публицист, националист биологизаторского толка Михаил Меньшиков даже предлагал отказаться от тех инородческих окраин, которые невозможно обрусить. Правда, реализм по части русификации сочетался с радикальным утопизмом другого программного принципа, а именно – подчеркнутым этнократизмом. Руководящую роль русского народа предполагалось закрепить и обеспечить предоставлением ему политических и экономических преимуществ – такой, в частности, была программа «черной сотни». Исторический смысл этой стратегии заключался в превращении русских в подлинном смысле слова народ-метрополию и трансформации континентальной Российской империи в де-факто колониальную. И здесь неизбежно встает тот же вопрос, что и в отношении либерального проекта превращения России в национальное государство: а возможно ли это было в принципе?

Ответ здесь может быть только отрицательным. Дело даже не в том, что русские этнические преференции с неизбежностью спровоцировали бы возмущение нерусских народов. Главное, что эта идея подрывала такие имперские устои, как полиэтничный характер правящей элиты и эксплуатация русских этнических ресурсов. Континентальная полития могла существовать, только питаясь русскими соками, русской витальной силой и потому даже равноправие (не говоря уже о преференциях) русских с другими народами исключалось. Говоря без обиняков, русское неравноправие составляло базовую предпосылку существования и развития континентальной империи. 

В общем, приемлемого решения главного противоречия России – противоречия между империей и русским народом – попросту не существовало. Это особенно хорошо заметно, если внимательно присмотреться к «черной сотне», а в более широком смысле – к любому русскому национализму имперского толка, то есть такому, который хотел бы добиться доминирующего (или хотя бы равноправного) положения русского народа в государстве и одновременно сохранить империю.

Такой русский национализм выглядит парадоксально. С одной стороны, ратуя за сохранение и укрепление государственного тела, манифестируя себя хранителем законности и порядка, он обречен на репутацию консервативной и даже реакционнной силы. С другой стороны, этот же национализм бросает радикальный вызов основам континентальной империи: полиэтничному характеру ее элиты и эксплуатации русских этнических ресурсов как главному источнику имперского могущества. На самом деле подобный национализм оказывается вовсе не консервативным, а подрывным и даже революционным, ведь он предлагает, - ни много, ни мало – изменить фундаментальные основы существующего порядка.