Кровь и пот
Шрифт:
Услышав Мунке, все замолчали, тихо стало в доме, слышно было, как дышат рыбаки. Да самовар, занесенный с улицы, все кипел и тонко посвистывал.
— Когда тебя забрали, — снова начал Мунке, — позади у тебя был дом. Когда… когда джигит, истомившись по родному очагу, возвращается назад, о дарига-ай… — внезапно задохнулся он, опустил голову на руки.
Судр Ахмет хотел было незаметно уйти, когда заговорил Мунке. Но в затылок ему жарко дышали люди, и уйти было нельзя. Он вертелся, порывался говорить сам и обрадовался, когда Мунке запнулся.
— Э, Мунке! — быстро и как бы
Еламан пошевелился, Судр Ахмет встревоженно взглянул на него, но тут же отвел глаза.
— Ойбай-ау! Правильно же говорили старики — баба самый проклятый враг человека! А? Когда она не изменяла мужчине! А? Еламанжан, плюнь, и твоя Акбала такая же! Как только тебя забрали…
Кален тяжело смотрел на Судр Ахмета. Странно, но он хотел, чтобы именно Судр Ахмет рассказал обо всем. Судр Ахмет трусливо покосился на Калена, осекся было, но тут чутьем каким-то все понял и приободрился.
— Да что там говорить! Шлялся тут Танирберген, снюхалась она с ним и удрала, сучка!
Пиала в руках Еламана хрустнула, горячий чай пролился на ноги, но он ничего не почувствовал.
— Э, Еламан, — Судр Ахмет поглядел на осколки пиалы в руках Еламана, — брось! Я тебе найду такую бабу! Еще лучше этой шлюхи…
— Ну хватит! Пошел вон! — негромко сказал Кален. Лицо его почернело от стыда и ярости. Судр Ахмет послушно стал протискиваться сквозь плотное кольцо рыбаков. Он боялся оглянуться, но все оглядывался и еще больше пугался — такое черное лицо было у рябого Калена.
Как раз в эту минуту, взбудоражив всех собак аула, кто-то бешеным наметом подскакал к землянке, чуть не задавив выбравшегося на улицу Судр Ахмета.
— Эй, ты! Ослеп! Чего людей давишь? — крикнул Судр Ахмет, увернувшись из-под коня.
— Где мужчины аула? — сипло спросил приезжий, удерживая разгоряченного коня.
— А я что, баба, по-твоему?
— Где рыбаки, спрашиваю?
— А чего тебе рыбаки? Я за всех рыбаков!
— Молчи, сука! Где рыбаки?
— Сам ты сука! Ты… ты чернобородая сука с дурацкой сумкой на боку! — Судр Ахмет совсем задохнулся от злости. — Я тут от злости готов разорваться, горю весь до черного ногтя, а эта чернобородая… Ойбай, убил! Спаси-и-ите!..
Рыбаки в доме испуганно переглянулись. Чернобородого с сумкой из кошмы на боку хорошо знали люди волости Кабырги. Приезд этого человека всегда бывал не к добру.
На вопль Судр Ахмета первым выскочил Рай, бывший ближе всех к двери. Судр Ахмет, закрывая голову и крича что есть силы, валялся в пыли, а чернобородый на всхрапывающем, пляшущем коне старался еще раз достать его камчой. Рай бросился к нему и перехватил руку с камчой.
— Аксакал, нельзя так!
— Пусти руку!
— Не бей его, он слабый!
— Я тебе дам — слабый! — закричал вдруг снизу Судр Ахмет. Чернобородый пригляделся к Раю.
— Тебя Раем зовут? — спросил он, забыв уже про Судр Ахмета и успокаиваясь.
— Раем…
Чернобородый усмехнулся:
— Так вот ты попал в список на службу белому царю. Понял? Давай
Выскочившие на улицу рыбаки побледнели. И ни у кого язык не повернулся спросить об остальных шести джигитах. Каждый боялся услышать свое имя.
Гонец волостного, все еще усмехаясь, назвал шесть остальных. Чтобы не забыли, он повторил имена дважды. Потом, приказав готовиться в путь, круто повернул коня и наметом поскакал в ту сторону, откуда примчался минуту назад.
Проводив хмурым взглядом гонца, рыбаки вернулись в землянку и молча расселись.
— Н-да… Была у нас радость и ту отравил, собака! — сказал Мунке.
— А, да он-то что! Волостной его науськивает, вот он и цапает за полу…
— Ну с нас и этого довольно. Вон всколыхнул в один миг, дьявол, тихий аул— и пропал!
Какой-то старик сидел возле двери, качался-качался и вдруг завопил:
— Детки мои, и что теперь с вами бу-удет?
Кален не любил воплей, но теперь он молчал и слушал старика. Старик вопил, вопил, потом вытер слезы и подполз к Еламану.
— Дорогой ты мой! Главой ты был в нашем ауле. Сынков наших, как… — старик опять всхлипнул, — как ягнят связанных… Что делать, что делать?
Еламан молчал отвернувшись. Под боком у него дышал, всхлипывая, старик, молчали и другие, ждали слова. Что он мог сказать? По пути домой долгую дорогу прошел он и везде видел возмущенный народ. Многие наотрез отказывались служить царю и вооружались. Решительней всех были настроены казахи из Челкара, Иргиза, Тугая…
— Эй, сынок! Что ж ты молчишь? — опять всхлипнул старик. «Нашел у кого просить совета!»— горько усмехнулся про себя Еламан и повел отяжелевшими глазами по людям.
— Разве я знаю больше вас? Одно я знаю: указ царя касается не только казахов, а вообще всех инородцев. И все недовольны…
— Будешь тут доволен!
Кален вдруг откашлялся и подался вперед.
— Э-э, Еламан! — гулко сказал он. — Вооружиться бы нам! Чем наших джигитов отрывать от жен и детей, подрались бы вволю! Хоть бы одного Кудайменде, собаку, придушили!
Рыбаки зашевелились, оживились, заговорили об оружии, где взять, куда прежде всего скакать…
— Тихо! — громко сказал Кален. — Еламан, ты давно дома не был, теперь у нас много перемен. Вот я был в аулах на джайляу. Только кликни — все соберутся!
— Ах, Кален! Ах, рыбаки! — горько сказал Еламан. — Может, оно и так, да только все мы пешие… А пеший что сделаешь?
И все замолчали, засопели сердито, все вдруг опомнились — верно, не было у них в ауле коня, если не считать несуразной гнедухи Судр Ахмета. Немного, вяло поговорив о постороннем, все скоро стали расходиться. В землянке остались только Еламан и Кален. Они молчали и думали каждый о своем.
Все рыбаки аула по очереди стали приглашать Рая в гости. Они знали его с детства, и им тяжела была мысль о разлуке. Близкие женге так жалели его, что у них слезы стояли на глазах, когда они говорили с ним. Рай отшучивался: «А это здорово, когда берут в солдаты! Весь аул ухаживает. Ей-богу, как невеста на выданье!»