Кровь и свет Галагара
Шрифт:
Повсюду с почтением расступались, давая пройти Нирсту Фо. А он все бродил, пристально вглядываясь во встречные лица, и звал непрестанно по имени своего Фо Глу. Спустя полунимех, отчаянье овладело им с новою силой, и он остановился у костра, в изнеможении опираясь на руку статного витязя свиты.
В тот же лум кто-то бережно коснулся сзади его плеча, и Нирст Фо без особой надежды вопросительно обернулся.
Перед ним, сгорбившись, стоял жалкого вида старик. Черная грязь была местами стерта с его морщинистого лица, изуродованного свежим багровым рубцом.
— Кем же тебе приходится тот, чье имя ты беспрестанно повторяешь? — Спросил он голосом, истертым до провалов и свиста.
— Фо Гла — мой единственный сын. Ты что-нибудь знаешь о нем?
— Еще бы не знать! Фо Гла и дружок его Ал Грон Большеносый уважали старого Хор Шота и прислушивались к моим советам. Ведь это я указал дорогу на Тахар Ал Грону, когда он бежал отсюда с посланником цлиянского царевича. Не скажешь ли, кстати, удалось этим двоим молодцам добраться до Айзура?
— Посланник по имени Нодаль жив и благополучен, а храбрый Ал Грон, спасая его, сам не сумел уцелеть и погиб от когтей свирепого кронга.
— Вот как! Жаль, не повезло бедняге…
— Ну что же ты замолчал? Бежали двое, а где был Фо Гла? Почему не бежал вместе с ними? — Воскликнул Нирст Фо, вцепившись в плечо Хор Шоту.
— Это долгая песня. Но чтобы не разрывать тебе легких, сразу скажу, твой сын погиб как настоящий герой. Пойдем, выпьем по глоточку рабады, и я тебе обо всем расскажу не спеша.
С этими словами он потянул за рукав рыдающего Нирста Фо туда, где чернели остатки бревенчатого навеса.
К чести саркатского мошенника надо признать, что он поведал о событиях казавшейся бесконечно далекой осени, почти ничего не приврав, и лишь опустил некоторые мучительные подробности, чтобы зря не терзать Нирста Фо, и без того убитого горем.
Закончив повесть о подвиге и страшной жертве Желтолицего Фо Глы, Хор Шот хлебнул из бутылки, поднялся и стал отмерять шагами известное ему расстояние от уцелевшего столба на месте разобранного навеса. Наконец, он остановился, встал на колени и, возложив ладонь на мерзлую землю, повернулся к Нирсту Фо со словами:
— Здесь я зарыл сердце и голову твоего отважного сына. Прикажи своим — пускай откопают, чтобы ты мог отправить останки Фо Глы в Безмолвный Океан, снарядив, как положено, добрый атановый клуз.
Нирст Фо опустился на колени рядом и обнял старого саркатского вора, заливаясь слезами и не думая о черной грязи, налипшей на его золоченый утан.
Тем временем Нодаль, чья судьба — не отрицай — давно тебе не безразлична, стремительно преодолев не одну сотню атроров и распространив счастливые вести от Саклара до Набира и от Набира до Асфорского леса, приблизился к домику раравы.
Не увидав дымка над крышей, он почувствовал, как сердце в тревоге болезненно сжалось. Кое-как привязав гаварда, Нодаль стремглав кинулся к дому, остановился на пороге и, осторожно приотворив дверь, ступил во тьму.
Как
— Ты вернулся, Нодаль… — вдруг тихо сказала она и облегченно вздохнула.
Вскрикнув от радости, он бросился было к очагу, чтобы развести огонь. Но мать-рарава, еще раз вздохнув, удержала его:
— Оставь пустяки, в тепле я уже не нуждаюсь. Скажи-ка лучше: удалось тебе разыскать свою саору?
— Удалось, мать-рарава! — радостно отвечал Нодаль, торопливо снимая и укладывая к ней на ладонь свой заветный талисман.
— Ты читал то, что начертано в ней?
— Конечно, читал! Разве ты позабыла? Я ведь с детства помню наизусть: «Речи вернет себе дар вместе со звуками слуху…»
— Не то, — перебила его рарава. — Я спрашиваю, заглядывал ты в нее после того, как избавился от напасти?
— Нет. Кажется, нет, — пробормотал Нодаль.
— Ну так выйди на свет и загляни. Обо мне не беспокойся: я слишком долго тебя ждала, чтобы теперь уйти, не исполнив до конца своего долга.
Сколько-то времени стоял Нодаль в дверном проеме и складывал знаки, являемые саорой под действием тепла его руки.
— Что говорит саора на этот раз? — Взволнованно спросила рарава, когда он вновь склонился над ее ложем.
— Она говорит, что я — наследник тсаарнского престола, — ответил потрясенный Нодаль.
— Ты запомнил ее слова? Можешь повторить в точности?
— Могу, — сказал Нодаль и медленно произнес:
— С этой саорой в руке Родился престолонаследник Славной Тсаарнии нашей. Эти простые слова В его лишь ладони являет Чудная эта саора…— Значит, Олтран говорил мне правду, — восторженно прошептала рарава, — и теперь ты сумеешь доказать свою принадлежность к царскому роду…
— Ты знала об этом и раньше?
— Я узнала об этом в тот лум, когда впервые взяла тебя на руки. Твоя мать, лучезарная царица Вохтааль доверила мне твою жизнь перед тем, как погибнуть. А историю о Сарфоском базаре я придумала для того, чтобы ты не выдал своего происхождения раньше времени и себе на погибель. Пока я хранила тайну, знала, что не умру. Теперь нет больше тайны и нет сил, чтобы жить.
Рарава в последний раз с облегчением вздохнула, и глаза ее застыли под коркой смертельного льда. А Нодаль молча прижался лицом к ее неподвижной груди.
Исполняя один из непреложных лапсагов, принимаемых раравами, Нодаль освободил тело умершей от одежды и амулетов, зарыл его в лесу за полатрора от домика, тщательно разровнял, прикрыл сухим дерном и забросал снегом место захоронения, чтобы никто не сумел его отыскать. Рыдания душили его и слезы текли по лицу, пока он вершил эту скорбную работу.