Кровь и туман
Шрифт:
– Я могла бы обезоружить оборотней раньше, чем вы прибыли, и тогда…
– Вас было двое: ты и девчонка-оборотень. Плюс официант, который смотрел на пушку как на восьмое чудо света. Вы бы не справились против толпы, даже если брать в расчёт то, насколько ты хороша.
– Думаешь, я хороша?
– Была бы у нас доска славы, ты бы висела там в самом центре.
Я улыбаюсь поджатыми губами.
– Спасибо. – Когда Марсель забирает у меня из рук плакат и телефон, я успеваю схватить его за предплечье. – Пожалуйста, оставайся. Ради
– Собственно, будь она рядом, причин сдаваться и вовсе не было, – отвечает Марс.
Я понимаю, что парень ещё ничего толком не решил. В его голосе, при всей серьёзности слов, чувствуется неуверенность.
– Знаешь, если я и останусь, то только при одном условии, – продолжает Марс, видя, что моё внимание полностью приковано к нему. – Ты возвращаешься в “Дельту” в качестве защитника.
– Я не могу, – я качаю головой. – Сейчас я сильно сдаю позиции и совершенно не в форме.
– В память о Марье, – настаивает Марс, зная, по чему нужно бить. – Когда она узнала, что меня в “Дельту” взяли на твоё место, она меня чуть не прибила. К тому же… Я тоже не могу. Только не после того, что случилось.
От того, какое решение я сейчас приму, зависит слишком многое. Марс, как бы сказал Дмитрий – отличная боевая единица, если смотреть с одной стороны, но с другой, будь я на его месте, я бы невероятно сильно хотела и чертовски рьяно стремилась бы уйти, убежать, исчезнуть, раствориться – совершить с собой что угодно, лишь бы оказаться как можно дальше от места, причинившего мне столько страданий.
При всём желании поступить по-справедливости, я поступаю правильно. И не чувствую совершенно никакого удовлетворения от своих слов, когда произношу:
– Ладно. Ради Марьи.
Марсель кивает. Оборачивается назад, бросает на кровать телефон и плакат. Затем подходит к сумке и вытряхивает её содержимое обратно на пол.
Он остаётся.
***
Совет дистанционно принял кандидатуру Лии в качестве добровольца, а Влас, как единственный представитель Совета в Дуброве, поставил печать на её руке. И всё это – под благодарный взгляд самой Лии, негодование Дмитрия и моё облегчение.
До тех пор, пока в Дуброве не оставалось ни одного безопасного места, я буду стремиться, чтобы те, кто мне дорог, находились как можно ближе.
Теперь Лия живёт в штабе в комнате с остальными добровольцами. Их оказалось не так много, как я представляла, однако позже мне объяснили, что это не все, носящие печать. Многие попросту перестали выходить со штабом на связь, испугавшись происходящего. Кто-то даже предпочёл сторону врага, и в этом мне виделась логика: инстинкт самосохранения подсказывает нам изначально выбирать более сильную сторону.
Но тот факт, что я понимаю дезертиров, не значит, что я вижу оправдание их поступку.
Несмотря на причины, они навсегда останутся предателями в наших глазах.
– О чём задумалась? – спрашивает Лия.
Я
Но как же смешно наблюдать за тем, как от этого бесятся остальные!
– Да так, – отмахиваюсь я. – Ерунда.
Лия оглядывает моё лицо, прищурившись.
– Ну ладненько, – произносит она с некоей долей подозрения.
Откидывается обратно на спинку стула. Мы сидим в общей гостиной, которая, как и все помещения в штабе, после начала атак претерпела многочисленные изменения. Теперь здесь стоят три телевизора, которые обычно работают одновременно и показывают разные передачи по выбору смотрящих, разделившихся на группы. Мы с Лией присоединились к Марку, Тильде и Виоле, расположившимися на полу и с нескрываемым интересом следящими за интеллектуальной игрой, разворачивающейся на экране.
– Италия! – восклицает Тильда.
Марк рядом с ней добро улюлюкает. Виола согласно кивает.
– Что? – интересуюсь я.
– Страна, откуда родом тирамису, – отвечает Тильда, не оборачиваясь.
– Ненавижу тирамису, – заявляет Лия, морща нос. – Во всех мирах не сыскать десерта отвратительней.
– Я бы поспорил, – произносит Марк, оборачиваясь на Лию через плечо. – Ты была в Восточных землях? У них там подают такое пирожное в скорлупе птичьего яйца…
– Оливковый пудинг, – не отрывая взгляд от экрана и не давая Марку договорить, отвечает Лия. – Солёный и горький, с семечками такотума и прослойкой желе из лапарии. – Лия замолкает. Несколько секунд покусывает губу. – И всё равно лучше, чем тирамису.
– Не знаю, мне нравится, – Марк почему-то глядит на меня. Я пожимаю плечами, мол, понятия не имею, что за кошка пробежала между этим десертом и Лией.
– Да, я тоже люблю! – подключается Тильда с излишним энтузиазмом.
Марк дарит ей скромную улыбку, а через секунду снова смотрит на Лию. Это, в свою очередь, явно задевает Тильду. Стараясь вернуть внимание на себя, Тильда касается Маркова плеча:
– Помнишь, как мы летом ходили в кафе, где попробовали тирамису с какой-то особой начинкой?
– Ага, – бросает Марк. И сразу же задаёт свой вопрос, правда обращается всё также к Лие: – А какой твой любимый десерт?
– Тот, в рецепте которого есть пункт “Не твоё собачье дело”.
Я хмыкаю. Марк грубость пропускает мимо ушей, лишь отворачивается обратно к экрану, при этом никак не показывая, что это могло его задеть.
– Какой он надоедливый, – шепчет Лия мне на ухо. – Ты сказала ему то, что я тебя просила?
– Сказала.
– И?
– И после того, как он вышел из комнаты, его лучший друг заверил меня, что пока ты не растопчешь сердце Марка в крошку, он не угомонится.