Кровь, или 72 часа
Шрифт:
У больной не было сил возражать, да и старуха ей понравилась. Нике почему-то казалась, что она знала ее всю свою жизнь. От женщины веяло чем-то далеким и знакомым, отчего щемило сердце. Ника смотрела в ее удивительно молодые глаза и, позабыв о боли, мучительно пыталась вспомнить: «Где я могла ее раньше видеть?»
От высокой температуры мысли хрупкой пациентки спутались, и она впала в спасительное забытье. На короткое время Ника пришла в себя в трясущейся «Победе», чтобы узнать, что ее везут в дом к удивительной старухе.
К ночи жар спал. Девушка лежала
— Ну что, сестра? Как ты себя чувствуешь? — услышала она откуда-то снизу.
Ника свесилась с полатей, пытаясь разглядеть, с кем разговаривает хозяйка. Внизу она увидела склонившуюся над русской печью целительницу. Та что-то помешивала в кипящем чугунке, который и источал зловоние. От этого дурно пахнущего пара в груди заклокотало. Старуха разогнулась, и не успела Ника опомниться, как целительница уже молотила ее по свесившейся вниз спине. От неожиданности девушка закричала, но вместо крика из ее горла вылетел комок сине-зеленой мокроты, за ним другой, потом третий. В глазах потемнело, а бабка продолжала проверять ребра пациентки на прочность. Не прошло и минуты, как темнота отступила, и Ника с удивлением смогла глубоко вдохнуть.
«А не такой уж этот воздух и противный», — подумалось ей.
Девушка снова лежала на полатях и наслаждалась легкостью дыхания. Внезапно она вспомнила, зачем только что заглядывала в комнату.
«Я же искала сестру целительницы!» — Ника вновь выглянула из-под пучков сухой травы.
Старуха была одна.
— А где же ваша сестра?
— Отдыхает на полатях! — озорно глянула на нее Матрена.
— Здесь никого нет, — ответила Ника и тут же догадалась, кто имеется в виду.
— Я вижу, ты уже ее нашла, — улыбнулась старуха. — Ты моя сестра! И я уже давно тебя ищу. Вот, выпей, — она протянула маленький горшочек с отваром. — Я тебе все расскажу. У нас вся ночь впереди!
Девушка поморщилась от горечи и, зажмурившись, одним залпом осушила глиняную посудину. Теплая нега разлилась по телу, и впервые за последние годы она заснула без изнурительной дыхательной гимнастики и мучительного кашля перед сном.
В полночь Ника проснулась, словно заново родившись. В груди почти не саднило и дышалось непривычно легко и свободно. Сквозь щелки прикрытых глаз она видела, как целительница размельчает что-то в ступке, тихо бурча себе под нос.
— Ну, рассказывай! — не отрываясь от своего занятия, потребовала она.
— О чем? — удивилась Ника. «Интересно, как она догадалась, что я не сплю?!»
— Как ты уморила городских хлыщей.
— Каких хлыщей? Никого я не морила!
— А откуда же тогда взялся твой плевок на их одежде?
— Почему уморила?! — не слышала ее Ника. — Что с ними случилось?
— Угорели они! Ты что, не слышала?
— Меня Яна на улицу не пускала! Как угорели?! — напугалась Ника.
— Как-как — насмерть! У Семеновны в бане!
— В бане?! — тут у Ники что-то щелкнуло в голове, и она начала вспоминать тот ужасный вечер. Матрена внимательно слушала про то, как девушку охватила небывалая ярость, и про странные видения, и про запах бани, и про необычную легкость после выплеснутых эмоций. Позабыв о ступке, целительница с изумлением смотрела на девушку.
— А когда-нибудь еще ты испытывала приступ злости, который сменялся такой вот легкостью?
Ника скорее почувствовала, чем услышала еле уловимое напряжение в голосе старухи.
— Один! Нет, два раза! Но от этого никто не умирал!
Тут она запнулась. Ведь о судьбе Гоги она ничего не знала.
Девушка с неподдельной тревогой рассказала о далеком случае в санатории.
— Вы думаете, Гоги тоже угорел? — боясь услышать ответ, прошептала Ника.
— Сестры не выкают друг другу, — ласково сказала знахарка, пытаясь отвлечь ее от пугающих мыслей. — У сестер нет возраста.
— Расскажите, то есть расскажи, почему ты называешь меня сестрой.
— По-моему, ты еще не закончила свой рассказ!
— Как не закончила? Срок санаторной путевки истек, и мы вернулись домой.
— А как же второй случай?
— А-а-а! Ну, это было совсем недавно! — повеселела Ника. — На майские праздники. Нашему классу поручили выступить на школьном вечере, посвященном Дню Победы. В этом же году было сорок лет прорыву блокады Ленинграда, вот мы и делали постановку о Савичевой Тане. Ну, о той девочке, у которой на глазах умерла от голода вся семья.
Матрена кивнула.
— На главную роль взяли самую худенькую и маленькую в классе. Угадай кого?
— Неужто тебя?! — всплеснула руками Матрена.
— Угадала или наколдовала?! — засмеялась Ника. — Послушай, я тебе свою роль почитаю! — На берегу Невы… — начала она.
Целительница с интересом смотрела на вдруг посерьезневшую Нику. В этот момент она была там, в умирающем от голода Ленинграде, рядом с таким же хрупким подростком, как и сама. Рядом с Таней, которая писала сведенными от холода исхудалыми пальцами свой страшный дневник.
Матрена живо представляла, как после постановки Ника задумчиво брела по школьному коридору, все еще под впечатлением от пережитого, когда услышала брошенное в спину: «Ты зачем ела собак?!»
Ника обернулась и увидела хохочущего предводителя шайки старшеклассников.
— Каких собак? — опешила она.
— Ну как же. Все умерли, а ты осталась, значит, ты ела кошаков да барбосов!
— О чем говорить с дебилами? — она покрутила пальцем у виска.
— Ты, наверное, их жарила перед тем, как есть? — раздался новый взрыв хохота. — Так и быть, мы тебе добудем шашлычок из собачины!
— Ну ты, шеф, уморил! — вытирал слезы рыжий толстяк. — У меня аж слюнки потекли!
— А тебе все бы жрать! — пихнул его кулаком в живот «шеф».