Кровь молчащая
Шрифт:
«…Совсем неожиданна для меня в конце ноября оттепель. Прошли Царицын, до Ростова около ста вёрст, и погоды здесь заметно отличаются от наших. Подтаивают сугробы, а о состоянии проезжих дорог и говорить не хочется – перемешка снега с вязкой грязью. Идём обозами, промокшие, уставшие и злые. Лошади с трудом выполняют свою работу. Дисциплина среди вверенных мне военнослужащих оставляет желать лучшего. Люди подобрались из разных общественных слоёв, и это порождает многочисленные конфликты, неприязнь и жестокость по отношению друг к другу…
Хотел начать своё письмо так: «Еду по России искать правду». Хотел, но подумал, что эти слова не будут честными. Этими словами можно попробовать слукавить, закрыться от самого себя или попытаться избежать упрёка и осуждения. Мы с Вами давно всё поняли, родной мой человечек. Поняли ещё в семнадцатом году, задолго до моего ареста большевиками…
Я еду собирать обломки своей совести, Женечка, по-другому никак не сказать.
Человека «моего племени» вполне можно назвать слабым, ничтожным.
За своё неприятие и несогласие я получил бы пулю, Вы знаете. Нет, слаб душой, сломался, всё о вас думал. Отдал себя в руки сатане и прошу теперь, чтобы Господь не отвернулся от меня. Всё это ничтожно. Мерзко и ничтожно…
Кажется, что откуда-то из-за дальнего леса, из-за могучих вековых сосен выкатится сейчас огромный чёрный ком и всех нас раздавит. А ведь он точно где-то существует, этот огромный чёрный ком, сотворённый из великого зла, обиды и людской ненависти…
…Мы все заплатим страшную цену за свои жизни. То, что произошло и будет происходить на российской земле завтра, – никогда не найдёт оправдания в истории. Не придёт в сердца человеческие прощение»…
23 июня 1919 года.
Приднепровский плацдарм оставлен. Взятое нами обратно Синельниково оставлено, и наша пехота зарублена казаками. Происшедший уже перелом в настроении частей, неоднократно гнавших перед собой противников, снова аннулирован. Единственной причиной является преступное легкомыслие южного фронта, своей расхлябанностью губящего хорошо начатое дело. На все наши требования о высылке патронов мы получили от харьковского Совобороны только отписки о том, что руководство фронта не виновато в захвате казаками посланного нам ранее боеприпаса. Для пересоздания армии необходимо сейчас отходить планомерно, не спеша, что совершенно невозможно без отражения частичных контратак и активных действий. Наши лучшие части морально разлагаются и обвиняют нас в предательстве. Недостаток патронов таков, что часть в шестьсот шестьдесят человек отправляется в бой с десятью тысячами патронов. Удержать оборону Екатеринослава при этих условиях невозможно. Мы требуем от южного фронта посылки патронов вне всякой очереди, на весь состав 14 армии, с включением Крымской территории…
гор. Кременчуг, 6-го июля 1919 г.
1.
Ещё раз подтверждается, что начальники частей, отлучающиеся со своих участков для докладов и т. п. надобностей без разрешения Штаба, будут расстреливаться на месте, как подлые дезертиры и шкурники.
Всем красноармейцам и начальникам надлежит помнить, что трусы, боящиеся возможной смерти от пули противника и бегущие в тыл, будут наверняка расстреляны в тылу.
2.
Несмотря на неоднократные указания и приказы Политинспекции, в помещениях и эшелонах действующих частей продолжают оставаться праздные женщины, процветает разврат, что вносит в ряды армии дезорганизацию и разрушает боеспособность частей. Противник пользуется этой расхлябанностью в своих целях, организуя при помощи женщин широкий шпионаж.
Этой позорной дезорганизации должен быть положен конец.
Реввоенсовет армии предписывает всем политкомам, под их личную ответственность, немедленно выселить из пределов подведомственных им частей всех женщин, не занимающих определённых должностей в Армии, и препроводить их в тыл.
Неподчиняющихся данному Приказу – арестовывать и предавать суду Военного Революционного Трибунала.
3.
Установлено, что наши части, забирая пленных белогвардейцев и даже перебежчиков, часто полностью их расстреливают. Такие действия останавливают разложение в рядах противника и заставляют насильно мобилизованных белыми рабочих и крестьян избегать сдачи в плен из опасения подвергнуться той же участи, что и белогвардейцы. В целях усиления разложения в армии противника и привлечения на нашу сторону мобилизованного им рабоче-крестьянского элемента Реввоенсовет предписывает всем политкомам частей принять все меры к тому, чтобы имевшие место массовые расстрелы пленных, а тем более перебежчиков, отнюдь не применялись.
Одновременно политкомам и политработникам предписывается развить самую широкую агитацию в рядах противника с призывами переходить на нашу сторону и непременным указанием того, что добровольно сдавшимся в плен будет гарантирована жизнь.
4.
Реввоенсовет армии обращает внимание политических работников на то, что работа в частях, несмотря на большое количество ответственных товарищей коммунистов, поставлена весьма слабо. Новые из них, влившись в роты, батальоны и другие воинские части, забывают о своей обязанности революционера быть всегда и везде не только старшим товарищем красноармейца, но и его воспитателем и пропагандистом идей коммунизма. До сих пор во многих частях не изжиты явления бандитизма, махновщины, антисемитизма и всего того, что ведёт к разложению Армии и к усилению контрреволюции.
Приказываю немедленно донести, каким образом вами мог быть допущен приказ по вверенной мне Армии, без моей подписи и без предварительного осведомления меня о содержании такового. Вся ответственность за руководство 14 Армией лежит на мне, и никто не имеет права, помимо особо мною уполномоченных на это лиц, давать какие-либо приказы. Вместо того чтобы информировать меня о положении на всех участках и доносить своевременно южному фронту о всех исключительных событиях Армии, вы занимаетесь командованием. Предупреждаю, что дальнейшая задержка донесений мне и фронту, издание самовольных приказов повлечёт немедленное предание вас суду.
Объездили фронт и лично убедились, что противник в направлении Синельниково-Раздоры немногочислен. Разведка доносит, что противник группируется на правом фланге. В направлении Славгорода части только к вечеру понемногу стали собираться. От прекрасной группы Гришинского направления остались жалкие частицы. Немедленно нужно выслать Белорусскую бригаду. Положение на Лозовой неважное.
Ввиду тяжёлого положения на полтавском участке фронта и необходимости нанести противнику фланговый удар второй бригадой 46-ой дивизии, я полагал бы целесообразным выезд на полтавский участок товарища Меерхольца и товарища Ворошилова, со специальным поручением от Реввоенсовета 14 армии добиться самого энергичного наступления в указанном направлении.
– Разрешите обратиться, Алексан Петрович? – новоявленный адъютант Меерхольца велик ростом, сутул, и оттого шинель его кажется смешно обвисшим мешком на худом, узком теле. Сняв с плеча тяжёлую винтовку, проведя длинным рукавом по красному мокрому носу, он усаживается напротив письменного стола Александра Петровича.
– Вот, понимаете ли, письмо надумал написать. Могу ли спросить у Вас чернил?
Меерхольц по-доброму улыбается:
– Так ты что же, Яков, грамоте обучен?
– Да есть немного знаний – тятя, прежде чем убили его, на фабрике служащим был. Мы с братом при нём успели три класса школы окончить. Ну а уж как его не стало – с матерью в деревню подались, к её родне. Там не до умных книжек было…
Александр Петрович протягивает через стол серую железную кружку с дымящимся кипятком:
– Пей, грейся. А кто же, Яков, отца твоего загубил? За какую такую провинность?
Юноша делает глоток, опускает глаза и снова проводит рукавом шинели по носу.
– А большевики и убили. А ни за что, а случайно под пулю влез опосля митинга на фабрике. Так дадите чернил или как? Или не имеется свободной возможности?
Меерхольц достаёт из шкафа малахитовый чернильный прибор, несколько листов бумаги и кладёт перед адъютантом.
Совсем скоро в штаб прибегает Шурка. Ему долго не удаётся поговорить с отцом: бесконечный поток людей в кабинет, громкие вопросы и ответы, долгая работа с документами. Шура садится на стул возле тёплой печки, снимает варежки, большие валенки и дремлет. Издалека, откуда-то с окраин города, непрерывно раздаётся пулемётная и орудийная стрельба. С тех пор когда Шура каждый день стал видеть большевиков, он привык к ней. Дрожащие в окнах стёкла и гневная брань горожан не рождают в его душе переполоха или страха.
Меерхольц наконец-то отвлекается от дел, закуривает блестящую чёрную трубку и быстрыми шагами подходит к сыну.
– Шурка, доложи-ка, что в доме с продовольствием?
– Пока хватает. Вчера получили морковный чай и крупу. Есть ещё немного хлеба, соль и мочёные яблоки. Сегодня за уроки музыки с мамой рассчитались крыночкой молока и вишнёвым вареньем.
– Я настойчиво просил не брать ничего съестного из чужих рук! Я же объяснял! Ох уж эти Женины штучки!..
Но кажется Шура не обращает внимания на брань отца. Он всматривается в его родное лицо, следит за движением рук, поправляющих потёртую кожаную кобуру, и в великой гордости улыбается. Отец! Самый сильный для Шуры, самый справедливый, самый честный и смелый!