Кровь на мантии. Документальный роман
Шрифт:
Люди топтались в крови раздавленных ими же людей, тех, кто только что стоял рядом, но оказался слабее и, не выдержав давки и духоты, сник, потерял сознание, сполз вниз, тут же став безликой, растерзанной, раздавленной тысячами ног массой. «Люди ходили по людям, смешивали их с землей, до неузнаваемости уродовали сапогами их лица». И он, Иван, ощущал, как ноги его ступают по еще живым, трепещущим телам упавших, невольно добивая их. Его бил нервный озноб, но он ничего не мог поделать, «хочешь не хочешь – шевели ногами, поспевай и блуждай в этом дьявольском хороводе вместе со всеми».
Его взгляд
«Прав был Кузьма!» – подумал он. Где же теперь его товарищ? Жив ли, нет ли? Может, лежит сейчас где-то бездыханный и терзаемый, раздираемый в кровавые клочья толпой…
Вдруг в той стороне, где тянулись ряды палаток и ларьков, народ загомонил, зашумел. Море людей колыхнулось и хлынуло в ту сторону так неожиданно, что Иван еле устоял на ногах.
– Дают! Дают! – разнеслось по толпе. – Налегай, а то всем не хватит!..
«Видимо, из чувства самозащиты артельщики сами начали раздачу кружек и узелков на обе стороны сразу. Представленные самим себе, забытые теми, кто их посадил сюда, плененные толпою с обеих сторон, они, опасаясь за свою участь, стали кидать кружки во все стороны». И что тут началось!..
Давка стала еще сильней. Плотно спрессованная человеческая масса хлынула к палаткам, сметая все на своем пути, стариков, женщин и детей, под хруст сломанных ребер, раздавленных черепов, под предсмертные стоны и крики тех, кому не повезло, не хватило сил для того, чтобы выжить в этой безумной давке.
– Ой, убили! – заголосила баба. И смолкла, словно захлебнулась.
Буфетчики, совсем растерявшись, чтобы самим не погибнуть в этой устремившейся к ним толпе, решили бросать подарки как можно дальше, в самую гущу людей. И это усугубило трагедию. Люди в толпе стали драться за эти кульки, нещадно колотить друг друга, рвать волосы и выцарапывать глаза. Картина была жуткая.
С той стороны, где стояли палатки и ларьки, послышался скрежет и треск ломаемых досок. Это толпа, напирая, трупами припертых к деревянным строениям и раздавленных ею людей сносила хлипкие временные постройки. Не прошло и десяти минут, как ларьки и палатки были сметены. Люди, давя друг друга, бросились среди их обломков собирать оказавшиеся в грязи, под их ногами, среди все растущих груд мертвых тел подарки.
«Только бы не упасть в этой сумасшедшей давке! Только бы удержаться на ногах! – с ужасом думал Иван. – Иначе – конец! А так хочется еще пожить…»
Он обратил свой взгляд к небу, ввысь, к белым, неподвижным и таким спокойным облакам, к голубому, высокому небу.
«Господи! Помоги мне, грешному, выжить в этом безумии! Услышь молитву мою, спаси и сохрани недостойного раба Твоего!»
Сорвавшаяся с места и неудержимо хлынувшая к ларькам толпа несла туда же и Ивана. Он почувствовал, как ноги его оторвались от земли, как хрустнули ребра…
«Вот
«Бедная! – подумал Иван. – За что? Зачем? Ради чего?..»
А вокруг творилось что-то невообразимое. «Стоял такой ужасный крик высокими нотами ненависти, отчаяния и плача, что в ушах он отдавался бесконечным пронзительным свистом, от которого ползали мурашки по спине, темнело в глазах…
Слышно было, как хрустят кости и ломаются руки, хлюпают внутренности и кровь».
Он и сам почти терял сознание, изнемогая от усталости, боли в боку и нестерпимой жажды. Уже не думая ни о каких подарках, напрягая последние силы, старался пробиться поближе к краю толпы. Его били, толкали, щипали и даже кусали, но он упрямо продвигался вперед, туда, где время от времени мелькали шинели полицейских и слышался возбужденный храп лошадей.
А задние все напирали и напирали. И вот уже крайние ряды посыпались с обрыва в глубокий ров, застилая его слой за слоем изуродованных, раздавленных, мертвых или еще стонущих тел. Стоявшие в оцеплении солдаты и полицейские были бессильны предотвратить это смертоубийство. Обезумевшая толпа была неукротима, люди не воспринимали ни окриков, ни ударов нагайками и дубинками, ни предупредительных выстрелов в воздух. Поэтому стражи порядка старались хотя бы не допустить на площадь все еще стекающиеся с разных сторон новые колонны алчущих людей.
Иван понимал, что там, за линией оцепления, его единственный спасительный шанс. Напрягая последние силы, он упрямо пробирался к краю поля. Сколько времени прошло в этой борьбе за жизнь, он не мог бы сказать, потому что порою миг казался вечностью, а порою и вовсе представлялось, что время остановилось, что нет ничего, кроме этого бесконечного, безбрежного месива тел.
Наконец с удивлением и недоверием он почувствовал, что этот живой плен, в котором он оказался, начинает ослабевать, что дышать становится легче, а душераздирающие стоны и крики о помощи уже не окружают его со всех сторон, а теперь звучат глухо, издалека. И вот до спасительной черты осталось совсем немного, всего несколько шагов. Он видел, как конные полицейские выволакивают из толпы полуживых людей, как эти люди, задыхаясь, харкая кровью, в полуобморочном состоянии плетутся прочь.
Но вот настал и его черед. Он ухватился за протянутую ему конным полицейским руку и, собрав последние силы, рванулся, чтобы выбраться из этой живой, трепещущей, не желающей отпускать его людской массы.
Оказавшись на свободе, Иван, вместе с другими счастливцами, спотыкаясь и падая, пробежал несколько шагов и, с трудом удерживая сознание, упал на траву. Теперь он с наслаждением полной грудью вдыхал свежий воздух, пьянея от него, как от вина. Он рвал молодую травку и жадно жевал ее, чтобы хоть немного утолить нестерпимую жажду.